Я вздохнул. Похоже, разговора на французском не избежать. Французский был одним из немногих школьных предметов, который Маркус знал лучше меня. В свое время с ним занималась французская гувернантка, и она поставила ему приличное произношение. Мало того, в отличие от меня он бывал за границей и там нахватался слов и фраз, которых не узнал бы ни от какой гувернантки. И еще у него была противная привычка: стоило неправильно произнести слово, он тут же тебя поправлял. Но педантом он не был, за свой чистый французский не держался и снисходил до болтовни на жаргонной смеси французского с английским, всеми в школе любимой. Я был его гостем, а гостю полагается выполнять прихоти хозяина. Впрочем, ему надо отдать должное — он еще ни разу не навязывал мне разговора, в котором он блистал бы, а я — нет. Да и тогда он навязал его, видимо, по одной причине — не мог простить мне субботнего успеха. Наверное, считал, что с меня надо сбить спесь — не знал, что это уже сделано в полной мере. Я отчасти разгадал его замысел и возмутился. Наши разговоры нередко принимали характер словесной дуэли — кто кого; мы балансировали на острие ножа между дружбой и разрывом; но на сей раз наша скрытая враждебность просочилась ближе к поверхности.
— Je suggere que nous visitons[30] сараи в глубине сада, — не без труда предложил я.
— Mais oui! Quelle bonne idee! Ces sont des places delicieuses[31].
— А я думал, что place[32] значит площадь, — заметил я.
— Bon! Vous venez sur![33] — поддел он меня, переходя, к моему облегчению, на менее классический французский. — Et que trouvons nous la? [34]
— Во-первых, красавку, — ответил я, надеясь направить его в русло английской речи.
— Vous voudriez dire la belladonne, n'est-ce pas?[35]
— Oui, атропа белладонна, — ответил я, забивая его французской латынью.
— Eh bien, je jamais![36] — воскликнул он, но я знал, что заработал очко, потому что «Eh bien, je jamais», хоть и звучало насмешливо, подразумевало временное признание, и мы вернулись в лоно родного языка, вернее, к его средневековым и шутливым разновидностям.
Почти каждый семестр какие-то фразы и словечки пожаром проносились по школе и превращались в фетиш. Откуда они взялись, кто их выпустил на свет — этого никто не знал, но щеголяли ими все. Другие же слова, казалось бы совершенно безвредные, объявлялись табу, и применившие их подвергались всеобщему осмеянию. Не дай Бог, сорвется такое слово с языка — задразнят. До сих пор помню, как мои мучители шипели на меня: «Повержен!» Через неделю-другую мода проходила, и слова обретали свою нормальную ценность. «Vous venez sur» (Ты делаешь успехи) и «Eh bien, je jamais» (Вот те на!) были у нас последним криком моды.
До сараев было минут десять ходу. Их выстроили по соседству со старым огородом, разбитым, как это часто бывает, на почтительном расстоянии от дома. Тропка, вернее, дорожка, посыпанная шлаком, тянулась среди рододендронов, наверное, во время их цветения здесь любили бывать гости. Но сейчас это место было мрачным, зловещим и даже пугающим, отчасти этим оно меня и привлекало. Я не раз порывался снова навестить красавку, но в последнюю минуту меня охватывал неоправданный страх, и я поворачивал назад. Однажды я встретил на этой дорожке Мариан — больше никогда и никого здесь не видел. Но с Маркусом тревога моя уменьшилась и обернулась приятным возбуждением первооткрывателя.
— Je vois l'empreinte d'un pied![37] — воскликнул он опять-таки по- французски.
Мы остановились и склонились к земле. Дорожка была очень сухой, трава пожухлой, земля рассыпчатой; но вмятина действительно напоминала след ноги, достаточно маленькой. Маркус издал вопль, означавший боевой клич краснокожих.
— Eh bien, je jamais! Je dirai a Maman que nous avons vue le spoor de Man Friday[38].
— Ou Mademoiselle Friday[39], — остроумно заметил я.
— Vous venez sur! Certes, c'est la patte d'une dame. Mystere! Que dira Maman? Elle a un grand peur des voleurs[40].
— А по-моему, твоя мама — очень храбрая женщина, — не согласился я. — Храбрее моей, — добавил я, не желая, чтобы разговор слишком удалялся от моих собственных дел.
— Mais non! Elle est tres nerveuse! C'est un type un peu hysterique, — заявил он с беспристрастием доктора. — En се moment elle est au lit avec forte migraine, le resultat de tous ces jours de[41] переутомления.
Я был рад, что он все-таки «сломался» на последнем слове, но известие о болезни его матери огорчило меня.
— А откуда переутомление? — спросил я. — У нее вокруг столько помощников. — Подобно сегодняшней домохозяйке, я связывал переутомление лишь с работой по дому.
Он таинственно покачал головой и поднял палец.
— Се n'est pas seulement ca. C'est Marianne[42].
— Мариан? — переспросил я, произнося имя на английский манер.
— Mais oui, c'est Marianne. — Он понизил голос. — Il s'agit de des fiancailles, vous savez. Ma mere n'est pas sure que Marianne ...[43] — Он закатил глаза и поднес палец к губам.
Я не понял.
— Не расторгнет помолвку, если ты такой тупой.
Меня сразила наповал не только сама новость, но и несдержанность Маркуса. Со своим французским он совсем свихнулся, принялся изображать из себя француза, выдрючиваться передо мной — забыл об осторожности, теперь я в этом почти уверен. Итак, он что-то подозревает, но что? А что подозревает его мать? Маркус ее любимчик; до Дэниса ей не было дела, с мистером Модсли она разговаривала крайне редко, во всяком случае, при мне. Возможно, она доверялась Маркусу — ведь моя мама иногда доверялась мне, рассказывала какие-то удивительные для моего ума вещи. Может, есть минуты, когда каждой женщине необходимо с кем-то поделиться? Но что все-таки ей известно?
Вдруг у меня мелькнула мысль.
— Vous avez vu votre soeur chez Mademoiselle Robson?[44] — обдумав фразу, спросил я.
— Робсoн, — повторил Маркус, сильно ударяя второй слог. — Mais non! Quand je suis parti, la Marianne n'etait pas encore arrivee. Et la pauvre Robson etait bien facheuse[45], потому что она говорит, будто Мариан к ней почти не заходит, — быстро произнес Маркус. — Я говорю это по- английски исключительно ради тебя, филин ты убогий.
— Лорд Тримингем сказал мне, — важно заговорил я, не обращая внимания на оскорбление, — что, по словам Мариан, Нэнни Робсон... мм... no... perdu sa memoire[46], — не без изящества закончил я.
— Как же, perdu , держи карман шире! — возразил Маркус, снова срываясь. — Sa memoire est aussi bonne que la mienne, et cent fois meilleure que la votre, sale type de[47] раззява!
Тут я не утерпел и дал ему затрещину, но новость обеспокоила меня.
— Лорд Тримингем еще сказал, что Мариан завтра уезжает в Лондон, — сказал я. — Pourquoi?[48]
— Pourquoi? — повторил Маркус, куда более по-французски, чем я. — En part, parce que, comme toutes les femmes, elle a besoin des habits neufs pour le bal; mais en grand part, a cause de vous... vous...[49] — Он никак не мог найти подходящий эпитет и ограничился тем, что надул щеки.
— A cause de moi? — переспросил я. — Из-за меня?
— Vous venez sur! — не замедлил он сделать выпад. — Да, из-за тебя! Она поехала за... надеюсь, ты поймешь, если я скажу cadeau?
— Подарок! — воскликнул я и тут же почувствовал угрызения совести. — Но она и так сделала мне
