– А я служака, – упрямо сказал Севела, налил воды и жадно выпил. – Карьерист и честолюбец. Нынче я проехал шестьдесят миль, мой майор. Кляча из Бет-Хорона нанесла мне многие увечья. Я привез из Лидды кровавые потертости, расчесы в паху и фурункул под лопаткой – я его чувствую, он набух и вот-вот прорвется… Я расшиб зад о хребет злокозненной твари, в моих калигах хлюпает зловонная слизь, и половина дорожной пыли Гаваонской дороги сейчас в моих волосах! Я измучен и зол, я произношу монолог, которому позавидовал бы Тит Макций Плавт. И теперь расскажи, мой майор, – для чего все это?
Нируц помолчал, потом уважительно заломил бровь и несколько раз сложил вместе ладони – как
– Хорошо, – сдался Нируц. – Расскажу тебе кое-что. Хотя мне не очень нравится твой дорожный запашок.
– А ты потерпи, – злорадно сказал Севела. – Потерпи его, мой майор. Понюхал бы ты моих товарищей по семинару, мой майор!
Он демонстративно почесал между лопаток.
Нируц подошел к конторке и взял стопку листов.
– Хорошо. Тогда слушай. На прошлой неделе я испросил аудиенции Каиаху…
– Ты все чаще бываешь у Каиаху, – заметил Севела.
– Теперь такое время, что без благоволения Каиаху не обойтись.
– Мне доложить Светонию о прибытии?
– Нет нужды. К тому же он второй день гостит у Бурра, – Нируц махнул рукой. – Я все чаще встречаюсь с первосвященником, а полковник Светоний все больше времени проводит у Бурра… Так о чем я?
– Каиаху, – напомнил Севела и налил себе еще лимонной воды.
– Я заручился поддержкой его высокопреосвященства в отношении мер, применяемых к странствующим рабби, – сказал Нируц скучным голосом.
Он подошел к маленькому окну и толкнул деревянную створку. Яркая полоса света протянулась к низкому столу, конторке у стены и креслу с вытертой подушечкой.
– Что за меры?
– Я намерен их арестовывать и заключать под стражу.
Нируц прикрыл оконную створку, и в комнате опять стало полусумрачно.
– Отдел будет арестовывать странствующих рабби? – с сомнением спросил Севела. – Всех подряд?
– Терпение, – Нируц поднял ладонь. – Нелегко вкратце объяснить усталому человеку, вернувшемуся из Лидды, что происходит нынче в Ерошолойме.
– Что значит «происходит в Ерошолойме»?
– Я без промедления получил аудиенцию и обратил внимание Каиаху на столпотворение во дворе Храма. Я сказал ему, что, по моему мнению, странствующие рабби в последний год необъяснимым образом умножились. Они входят в город, приводят за собой слушателей и дискутируют во дворе Храма. Они превратили двор Храма в Агору. Так я сказал Каиаху. Я пока не стал рассказывать ему о том, что заметил и другое…
– Прости, – перебил Севела. – Что «другое»? О чем ты?
– О некоторых проповедных новациях… – Нируц вздохнул. – Однажды я заметил, что странствующих рабби стало много. Необычно много. В три, в пять раз больше, чем два года назад.
– Тебя это насторожило? Почему?
– Привычка, – Нируц прокашлялся. – Этакая служебная привычка. Я замечаю все, чего не было прежде… Прежде такого не было, а теперь есть.
– Так, – кивнул Севела. – Странствующие рабби. Их стало больше. Они въезжают в Ерошолойм и заполоняют улицы. На площадях и в проулках не протолкнуться от странствующих рабби. Скоро жителям Ерошолойма будет невозможно выйти потому, что улицы забиты странствующими рабби… И потому-то ты отправил меня слушать Книгу Левита?
– Когда я убедился в том, что бродячие проповедники приумножились, я послал бродить с одним из них Горка. И еще двух молодых я отправил весной. Потом я читал их докладные и насторожился еще больше.
Севела опять почесал между лопаток.
– И что же они говорят, эти странствующие рабби?
– Вот тексты проповедей, – Нируц взял со стола стопку листов. – Прочти их, когда отдохнешь после поездки.
– Но отчего ты так встревожен? – спросил Севела и взял у Нируца листы. – Ты говоришь: проповедные новации… Пусть так. Это забота Синедриона. Светоний прикажет тебе преследовать бродячих рабби?
– Это не одни лишь новации. А Светоний ничего в этом не разумеет и никогда не разумел.
– Так что же это?
– Это сообщество. Это обширное и организованное сообщество.
– Мне кажется, что ты опасаешься больше нужного. В этом году бродячих рабби стало больше, и тебя это чуть ли ни пугает… А через пару лет их будет мало. А потом в Самарии или в Итурее объявится вероучитель и скажет, что не д'олжно проповедовать, бродя от города к городу. Тогда странствующих рабби не станет вовсе. Вот ты говоришь – сообщество. Прости меня, Тум, но ты склонен видеть сообщества там, где их никогда не было. Не злись, такое бывало. И про Иосию из Мегиддо ты говорил, что чувствуешь за ним могущественное сообщество. И мы тогда не спали ночей и ломали головы. И Светония ты тогда убедил в том, что за Иосией из Мегиддо стоит сообщество. Я не слишком вольно себя веду?
– Ты ведешь себя вольно, – сказал Нируц. – Но я привык.
Дело Иосии из Мегиддо было конфузом Нируца. Он в ту осень вытребовал у Светония пятерых офицеров из отдела Родос для усиления отдела Гермес. Нируцу даже удалось получить от казначейства внеочередные ассигнования. А в резидентуре нечасто выдавали внеочередные ассигнования. Но Нируц смог убедить главного казначея. И Светония Нируц тоже увлек и заразил своим азартом. Сухопарый, всегда невозмутимый Светоний той осенью часами просиживал вместе с Нируцем, голова к голове. Полковник, озабоченно сводя тонкие брови, читал сводки, торопил Нируца, самолично отдавал распоряжения курьерам и приставам. Нируц ввел в состояние деловитого возбуждения всю резидентуру. Были арестованы восемнадцать человек, на два дня перекрыты дороги на север и восток, задержана почта, и романская почта тоже, агенты Нируца трудились так, как никогда до этого.
А Иосия оказался всего лишь фальшивомонетчиком. Спору нет, он был умен, изворотлив, осторожен. Необыкновенный человек, мошенник, каких поискать. Никогда не сбывал свой товар в Провинции. Содержал десятки перевозчиков и менял. В мастерской близ Газы Иосия с двумя подручными отливал монеты, а после истирал их, наносил щербины и царапины – все для того, чтобы монеты гляделись побывавшими в тысячах рук. Но он был всего лишь фальшивомонетчиком. Мошенником, а никак не главарем соглядатаев из Парфии или Кушанского царства. Когда на допросе Светоний надвинулся на него, как грозовая туча, и загремел своим центурионским рыком, Иосия от парализующего ужаса обмочился. Ни о кушанах, ни о парфянах он, бедолага, слыхом не слыхивал и был напуган до смерти.
– Но вот такого, – Нируц показал на пачку листов, – такого еще не было. Говорю тебе – в Ерошолойме нынче произносится новое учение!
– Это такие толкования, каких не было прежде?
Нируц потер виски.
– Я не смогу тебе объяснить, ты не готов, – сказал он. – Я несколько недель читал списки диспутов. Я прочел списки всех диспутов, что только есть в резидентуре, изучил множество словопрений. «Периша Акко против всех саддукеев», «Ерошолоймские периша против александрийских периша», «Вавилонские периша против эссеев Десятиградия». Но нет. Это другое.
– Что это?
Севела представил, как безбожник Нируц разбирает диспуты между периша и саддукеями, и на мгновение пожалел его.
– Это упрощение, – тихо сказал Нируц. – Гениальное упрощение.
– Не понимаю. У меня за спиной шестьдесят миль, Лидда и старый болтун. Я не понимаю.
– Да, ты не понимаешь. И никто не понимает. А я ведь много этих речей собрал, мои агенты нынче во
