всех кварталах.
– Да что с тобой, мой майор? Где твоя насмешливость? Сколько раз ты говорил мне, что только насмешливость не дает нам, обреченным на Провинцию, сойти с ума. Так что задумали коварные странствующие рабби?
– Мне не до шуток. Нет, нам надо переговорить завтра. А еще лучше – послезавтра. Поешь, выспись, попользуй Иду.
– Послушай, Тум! Кляча из Бет-Хорона вышибла из меня все доброе. Да, я устал. Однако я готов к любому делу.
Нируц с сомнением покачал головой.
– Ты готов говорить, а думать ты не готов.
– Что за проповеди?
– Неугомонный капитан. Что ж, слушай. Эти проповеди… Они не посягают на Книгу. Но они представляют ее предтечей.
– И за этим я ездил к Цукару? – недоверчиво спросил Севела. – В моей тубе лежит предтеча нового канона?
– Да нет же! – Нируц хлопнул ладонью по подлокотнику. – Но старик умеет излагать предметно и ясно. Мне же теперь нужен вменяемый пересказ Книги Левита. Я не могу, у меня нет времени сравнивать и сопоставлять изначальную редакцию и это… – он показал подбородком на листы.
– Сравнивать и сопоставлять? Зачем?
– Классический текст Книги Левита громоздок и неудобопонятен! Я собирал современные толкования Левитического Кодекса для того, чтобы сравнить их с проповедями бродячих рабби.
– Современные толкования Кодекса помогут тебе изучить проповеди?
– Они помогут изучить проповедников. Что же до самих проповедей… Одно прорастает из другого. Второе из первого. Новый канон – из предтечи… Нищий, болтливый, старый Цукар всю свою долгую жизнь изучает, интерпретирует и комментирует Книгу Левита! Конспекты, которые ты привез, – внятный и лаконичный пересказ Левитического Кодекса. Теперь я положу перед собой проповеди. А рядом положу сжатый и ясный пересказ Книги Левита. И мне станет понятно, куда гнут странствующие рабби. Ступай с глаз моих, капитан. Завтра прочти эти речи, хоть какую-то их часть. И если…
Он приехал на Полянку, разобрал сумку, проветрил комнату, скоренько помыл пол. Отсоединил телефонный штекер, лег, накрылся пледом и быстро уснул. Спал недолго, часа полтора. Проснулся от писка будильника, сел на диване, путаясь в пледе. За окнами было темно. Он пошел в ванную и ополоснул лицо холодной водой. Вышел на кухню, заварил чай, выкурил сигарету. Посмотрел за окно – шел крупный снег, светились фары проплывавшего троллейбуса. Он подумал: позвоню-ка Сене. Но тут постучала в дверь Марина Анатольевна, у нее сломался рефлектор. С отоплением в эту зиму было неважно, батареи грели слабо, все спасались обогревателями. Он починил Маринин рефлектор и уже поднял телефонную трубку, но опять постучали. В коридоре стоял Бобышев. Междугородние счета пришли, сказал он, глядя мимо Дорохова, безобразие, нам телефон из-за тебя отключат. Дорохов ответил, что счета завтра оплатит, и пусть лучше Бобышев за собой следит. Кто шмотки стирал в ванне, воду оставил включенную и ушел? Ну, кто? Да ты, морда! Весь паркет вспучило, хорошо еще, что под нами никого нет. Сам хорош, огрызнулся Бобышев, все слышали разговорчики твои с дружками. Песенки ваши антисоветские… Думаете, раз ускорение, раз Вавилова оправдали, так можно все оплевывать? Так, пшел отсюда, раздраженно сказал Дорохов, счета положи на полочку и катись. Ишь, туда же – «антисоветчик». Кончилось ваше время, отдыхай…
Он закрыл дверь и подумал, что счет, наверное, немаленький. Они с Хорей звонили в Лондон (черт, тоже примета времени: можно из квартиры свободно позвонить в Лондон), поздравляли Таню Сенокосову с днем рождения. А международный звонок – шесть рублей минута.
А потом позвонил Сашка Лобода.
Замечательный парень. Добрющий, веселый, вечно девками обвешан, как новогодняя елка игрушками. Большой ребенок. Широкий, улыбчивый, душа-человек. Товарищ старший лейтенант. Самый классный инспектор уголовного розыска. Они познакомились, когда Дорохов дежурил в ДНД. Он пришел в опорный пункт правопорядка в семь вечера, повязал красную нарукавную повязку, выслушал инструктаж. Полагалось патрулировать от Малой Бронной до Гоголевского – такая разнарядка была за их институтом. А Сашка, значит, тогда ими руководил.
– А если настоящий разбойник? – спросил Дорохов. – А если нападение или драка? Вступать в схватку?
– Упаси в-в-вас бог, товарищ ученый! – сказал старший лейтенант Московского уголовного розыска (он колоритен был, как Глеб Жеглов, а заикание только добавляло колорита). – Тотчас же замрите, з-з- замаскируйтесь и ждите сотрудника органов.
Сашку за какое-то прегрешение тогда направили руководить дружинниками (после Дорохов узнал, что Сашкины прегрешения были часты и вопиющи). Через полтора часа они присели на холодную лавочку, и Сашка сказал:
– Д-д-добровольная народная дружина – д-д-дело очень утомительное. Стоит м-м-мороз… Согреемся, товарищи.
И вытащил из внутреннего кармана зеленой «аляски» чекушку. «Товарищи» были представлены одним только Дороховым. Машку и Лару Изотову Лобода отпустил почти сразу: «Д-д-добровольная народная дружина – дело ответственное и опасное. Девушек просим отправиться п-п-по месту постоянного проживания».
Они с Дороховым в два глотка выпили чекушку из горлышка, стало теплее и веселее.
– Слушай, М-м-михаил, – сказал Лобода. – Х-х-хватит тут болтаться, п-п-пошли в «Лиру». Я там потом распишусь, где надо, что вы ч-ч-честно отдружинили. Посидим к-к-как люди. Угощаю, не напрягайся. Н-н- нормальный ты, вроде, парень…
В «Лире» они съели по лангету, выпили бутылку азербона «Гек-Гель». Просидели до закрытия, вышли в обнимку, Лобода остановил «Волгу», показал корочки, сказал:
– Т-т-тело следует доставить на Полянку… Миха, звони! Хороший ты мужик, рад был п-п- познакомиться.
Лобода прелестный человек, честный и юморной. Но разгильдяй – мама моя дорогая! Как-то раз он ехал домой на своей «пятерке» и был вдет по самое не могу. За руль в этом состоянии он садился не раздумывая. Во-первых, оберегал милицейский статус, а во-вторых – большое личное обаяние. Сашка мог заговорить любого. Он выползал из машины, улыбаясь во весь рот, и все автоинспекторы становились его лучшими друзьями. Итак, ехал он со службы, приняв на грудь, и ему захотелось отлить. Показалось подходящее место, Лобода выскочил из машины, не заглушив двигатель. Суетливо пробежал по глубокому снегу в сокрытое место, быстро задрал «аляску», расстегнул молнию на джинсах.
О!.. Уф!..
В такие минуты мир, как известно, немножко меняется. Наступает некоторое просветление, но при этом забываешь то, что было несколькими минутами ранее.
Лобода застегнул молнию и глубоко вздохнул.
«О! Троллейбус!» – обрадованно подумал он.
Лобода, пошатываясь, вошел в троллейбус и поехал домой. Мир тем временем продолжал меняться, Лобода понемножку трезвел.
«Стоп, – забеспокоился он, держась за никелированный поручень. – Я как-то по-другому ехал. Я в кресле сидел. Э, хорош, где я?!»
А отъехал он довольно далеко, остановок пять или шесть. Лобода запаниковал. Он выскочил из троллейбуса и в замешательстве встал на заснеженном Ленинградском шоссе. Положение Лободы было грустное: где осталась его машина с работающим двигателем, он сказать не мог. Смутно помнил, что где-то между «Белорусской» и «Соколом». Тогда Лобода достал корочки, ступил на проезжую часть и встал крестом перед патрульным УАЗиком.
– М-м-мужики, – со слезой сказал Лобода трем удивленным милиционерам. – Т-т-товарищи дорогие… Коллеги! Я м-м-машину потерял.
Лободу посадили в УАЗик и поехали искать «пятерку». Проехали до «Белорусской», развернулись.
