— Вы идете? Но нужно было еще захватить чемодан.
— Вы можете подождать меня минут десять? Я оставил свой чемодан в кафе, здесь неподалеку, у причала… Да, если я вернусь, а вы уехали, это ничего, все о'кей. Я понимаю.
— Я жду вас в «триумфе». Она никогда еще не встречала такого недоверчивого человека: он не осмелился даже оставить свои лыжи в машине. А может, он и не собирался возвращаться. Она его напугала. Он, наверное, почувствовал, что она совсем растеряна, что она тонет, схватил свои лыжи и бросился наутек. Она подождет четверть часа, минут двадцать, не больше. Ей было совершенно все равно, вернется он или нет. Она дает ему полчаса и ни секунды больше. Яхта в самом деле была красивая, вся черная, большая, к тому же непонятно, что она вообще забыла на этом озере. Ее как будто пригнали в плен. Оказаться бы на такой, да посреди океана, вот был бы номер! Тогда ничего больше и не нужно, и чтобы никого на борту, ни тебе мотора, ни паруса, чтобы вообще незаметно было, что это лодка. Вот где по- настоящему можно почувствовать себя дома. Он прошел по трапу и спустился в кабину. Дверь была открыта. Ангел, одетый, лежал на койке, даже шляпа на голове. В ногах у него сидела негритянка. Араб, негритянка, американец. Полный компот, эта Женева. Девушка держала на коленях мертвую чайку.
— Она разбилась у нас на причале, — сказала она.
— В следующий раз стучи, прежде чем войти, — сказал Ангел.
— Порядок, — сказал Ленни. — Я остаюсь у них на ночь. Можешь сообщить главному. Кстати, кто он?
— Кто главный, Ленни? Странный вопрос. Нет никакого главного. Только ты да я, вот и всё.
— Она упала прямо мне под ноги.
— Я знаю, что ты ее не убивала, — сказал Ленни. — Не волнуйся.
— В следующий раз стучи, прежде чем войти, — повторил Ангел. — Я сюда прихожу не только любовью заниматься. Может оказаться что-нибудь и поважнее. Негритянка расплакалась.
— Ну же, ну! Это ведь просто чайка, — ободрил ее Ленни.
— Не просто, — не унималась она. — Это было всё. Всё.
— Ну, тогда еще проще, — сказал Ленни. — Если это — всё, то значит всё. И тебе наплевать.
— Даже не знаю, зачем я приехала в Европу, — сказала негритянка. — Странно. Там, в Чикаго, я думала, что все из-за того, что я черная. Но теперь даже не знаю, почему все так. В Штатах было лучше. По крайней мере, знаешь причину: цвет твоей кожи. У вас есть проблема, и вы знаете, что это за проблема. Но здесь… здесь гораздо хуже. Вы даже не можете себе сказать: «Что ж, это потому, что я — черная». Здесь — не то. Здесь что-то более… ну, я не знаю, более общее, что ли. Это не зависит от цвета твоей кожи. И вот, вы уже ничего не понимаете. Нет никакой причины, вы совершенно не знаете, за что. Как будто разом отняли все иллюзии.
— Ты лучше раздевайся, когда это делаешь, — посоветовал Ленни. — Будешь чувствовать себя не так мерзко. Значительнее, что ли. Анжи, в следующий раз, когда вызываешь девушку, дай ей хоть раздеться. Так для них лучше.
— Тебе-то что? Негритянка, всхлипывая, раскачивалась из стороны в сторону, вцепившись в свою чайку.
— Она вскрикнула, забила крыльями, и — всё.
— Знаете, кажется, они провели новый закон в Конгрессе, — сказал Ленни. — Теперь черные у нас будут иметь такие же права, как и белые. Как и здесь. Как и везде.
— Может, мне лучше вернуться в Чикаго? — не унималась негритянка. — Там я хотя бы знаю, о чем речь. Я знаю, что это из-за цвета моей кожи.
— Он под кроватью, — сказал Ангел. Ленни достал чемодан.
— Здесь цвет вашей кожи ничего не значит. Вот и не понимаешь. Не знаешь, что и думать. Понимаете, что я хочу сказать? Она стала смеяться. Пронзительный смех, с застывшим взглядом. «Героин», — подумал Ленни.
— И еще эта чайка, — сказала она. — Разбилась прямо у моих ног, вот так, ка-ак шлепнется! Бум! Бум!
— Ну, пока, — сказал Ленни.
— Завтра увидимся, — сказал Ангел. — Смотри, без глупостей. Или окажешься сам знаешь где.
— Да? И где же?
— На Мадагаскаре.
— Бум! Вот так, — всхлипывала девушка. — Бум!
— Ну, давайте, бум тра-ля-ля! — сказал Ленни. Он поднялся по трапу. Постоял подышал немного с закрытыми глазами. Ну и дурочка все-таки. Разве можно так убиваться. Однако она была права. Цвет кожи тут был ни при чем. Здесь что-то другое. Да, но что? Наверное, просто кожа, и все. Когда не по себе в собственной шкуре.
Глава VI
Как только они сели в машину, она сразу включила радио, в любом случае им не о чем было говорить. Он глядел хмуро, обескураженно, как ковбой, на которого накинули лассо. Зачем она его пригласила! Это было так унизительно, чудовищно. Он не раскрывал рта, смотрел прямо перед собой. Ей так и хотелось сказать ему: «Послушайте, старина, Джеймс Дин[35] — это устарело, придумайте-ка что-нибудь другое». Пару раз она перехватила его взгляд в зеркале заднего вида: он вынужден был ей улыбнуться, но тут же заперся в себе на два оборота. Глаза у него были совсем зеленые, возможно, они достались ему от матери, хотя по его виду не скажешь, чтобы ему была большая разница, кто там его мать. Как они быстро уходят, наши матери, они скоро все исчезнут во мраке времени. Верно, никакие серьезные мысли не отягощали эту красивую голову. Он, казалось, слегка удивился, когда полиция по обе стороны швейцарско-французской границы пропустила их, не требуя документов.
— Они всегда вас свободно пропускают?
— Международное право. Дипломатическая неприкосновенность.
— И даже в багажник не заглядывают?
— Не имеют права.
— Вот это да! Он повторил: «Бот это да!» Она сделала круг через поля. Так, низачем. Стояла хорошая погода. Было такое впечатление, что он — педик. И чем дальше, тем больше. Но нет, это была просто- напросто мужественность. Мужская застенчивость, если хотите. У некоторых это доходит до того, что они сидят зажав колени и ждут, пока девушка сделает первый шаг. Он, должно быть, наслушался про матриархат. Да чего же он ждет, Господи Боже, чтобы я сама стала шуровать в его курятнике?
— Вам нравится джаз?
— Слушайте, вам совсем не обязательно со мной говорить. Все в порядке. Я знаю, что это заметно.
— Что вы еще выдумали?
— Я бросил школу в тринадцать лет. Так, о чем вы хотите, чтобы мы с вами говорили. Нам нечего сказать друг другу. И это очень удобно. Я люблю комфорт.
— Вы пытаетесь во что бы то ни стало сойти за дебила?
— Я просто пытаюсь, вот и все. Чем ты тупее, тем легче тебе пройти мимо. Я не утверждаю, что я полный идиот. У меня есть склонность, вот и все. Я защищаюсь. Но с такой девушкой, как вы, я не знаю, за что взяться.
— Я нахожу, что вы очень умны. Чем они красивее, тем чаще им надо говорить, что они умные. Вы повторяете им это несколько раз, и они падают в ваши объятья. Она рассмеялась.
— Что смешного?
— Вам уже говорили, что вы — настоящий донжуан? Все это начинало его доставать. Эта мамзель совсем его замотала: они в третий раз проезжали через одно и то же место, он уже узнавал тот амбар, вон там. Груша с аттестатом зрелости, только и ждет, чтобы ее сорвали. И ко всему прочему вам хочется ее защитить. Только этого ему не хватало: взять кого-нибудь под свою защиту. Он готов был все бросить,
