И Гей не собирался этого делать.
То есть сами танцы не столь уж замысловаты были. В моду входили твист и шейк. Точнее, в Лунинск доходили отголоски этой моды. Но моду эту встречали в штыки. И вот время от времени, как бы украдкой, кто-нибудь из молодых спецов, по студенческой памяти, начинал эти крамольные танцы, и музыканты из местного училища охотно меняли ритм, и городская шпана, уже не травившая приезжих стиляг, но еще не захватившая дэка, поначалу готова была даже опекать ученых смельчаков любопытства ради, пока не появлялся в сопровождении дружинников, естественно, властный администратор, называвшийся культработником, точнее, культурником, еще точнее, своеобразным вышибалой дэка, после чего танец возвращался в лоно утвержденной нравственности, а злостный нарушитель, если он был схвачен прямо на месте преступления, торжественно выдворялся из Дома культуры.
Так вот с балкона дэка удобнее всего, то есть безопаснее, было наблюдать за этим действом.
За танцами.
Так позднее сказала Алина, которая на эти танцы попадала как бы случайно после репетиции в народном, то есть самодеятельном, ансамбле 'Сибирские зори', где Алина была одной из ведущих танцовщиц.
Впрочем, на этом самом балконе дэка обычно стояли те, кто выбирал партнершу, или те, кто ждал приглашения.
Но об этом Алина могла и не знать, вернее, не думать.
Итак, более двадцати лет назад шатенка в розовом смотрела вниз, но отнюдь не на Гея.
И не знала о том, что Гей, кого она, может, вообще не видела еще ни разу, не имея о нем никакого понятия, не сводил с нее взгляда.
Она не знала и знать еще не могла, что понравилась ему.
Пожалуй, даже больше чем понравилась.
Гей испытывал новое для себя состояние.
Он теперь не видел никого, кроме этой шатенки в розовом.
Никто другой в этом дэка, во всем Лунинске, в целом свете, никто, кроме нее, как думал он тогда, ему был не нужен.
Такие дела.
Но куда она девалась уже в следующее мгновение, пока он поднимался на балкон по лестнице, еще не зная, что предпримет и хватит ли у него духа что-нибудь предпринять?
Она будто испарилась.
Превратилась в атомы и молекулы?
Если бы Гей не встретил ее там же, в дэка, через несколько дней и не встретил бы вообще, он бы и теперь, возможно, временами думал о ней, что это было привидение.
Образ мечты, сам по себе достаточно неопределенный.
Конечно, он бы ругал себя, что не успел подойти к этому привидению, чтобы заговорить, познакомиться, хотя никогда не умел этого делать.
Гей ругал бы себя долго, может, и до сих пор и всю жизнь.
Даже если бы его судьба сложилась удачно - в том смысле, в каком это бывает, когда женятся по любви и думают, что это была та самая единственная любовь, которая как бы на роду написана, а стало быть, жалеть вообще не о чем. И он бы не жалел. Первое время. До первой серьезной размолвки. А потом вдруг вспомнил бы незнакомку в розовом платье, привидение, образ неясной мечты, и стал бы вспоминать ее затем все чаще, и ругал бы себя за нерешительность, потому что, как знать, это и была та самая единственная... ну и так далее и тому подобное.
Увы, разве мы не сохраняем в памяти на всю жизнь какие-то мимолетные случайные встречи, хотя не слышали даже голоса, а может, и встречного взгляда не видели?
Более того, мнится порой, что именно тот человек, с которым лицом к лицу ты ехал в метро три остановки бог знает сколько лет назад, и был твоей судьбой, и тебе следовало, бросив все, идти за этим человеком куда бы то ни было, даже если пришлось бы воевать из-за него с кем угодно.
К 1962 году, когда Гей только-только познакомился с Алиной, водородная бомба, как известно, была уже изобретена и хорошенько опробована.
Правда, пока еще не на людях.
Газеты всего мира писали, что это чудо науки превзошло все ожидания.
Водородная бомба оказалась во много раз мощнее бомбы атомной, что было наглядным свидетельством прогресса мировой науки.
Для сравнения американцы брали, естественно, американские же атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, что было само по себе противоестественно, хотя об этом никто вслух не говорил.
И ученые люди очень детально, живописно себе представляли, что же это такое, их новое чудо науки, ибо атомная бомба не так давно была хорошенько опробована в частности на людях.
Одним словом, к этому времени самых разных бомб, опробованных уже хорошенько и пока еще недостаточно хорошо, было накоплено в мире вполне достаточно, чтобы от мира ничего не осталось.
Значит, на воссоздание в будущем этого момента из прошлого потребуются атомы и молекулы отнюдь не розового цвета, а самого мрачного, жуткого.
Такие дела.
Но миру, казалось, всерьез ничто не угрожает.
Более того, примерно в это же время новоявленный лидер одной из стран заявил, что очень скоро часть человечества будет жить в невиданных социальных условиях - имелось в виду, конечно, положительных, потому что отрицательными уже никого нельзя было удивить.
Трудно сказать, что думала об этом та часть человечества, которую ожидала столь завидная доля, но что касается Гея, то в ту пору он думал только о том, что любит Алину, и пока еще не спрашивал себя, чем же все это кончится, как, впрочем, не задавал себе и другого вопроса - с чего же все началось.
То ли потому, что в это время почти никто не допускал и мысли о реальной возможности ядерной войны, то ли оттого, что заверения лидера сильно подействовали тогда на Гея, а может, просто-напросто потому, что он сразу же безоглядно поверил в Алину, ибо ему хотелось в кого-то верить, - воспоминание о той поре, как ни странно, возникало преимущественно в розовом цвете.
Точнее будто бы с розовой подсветкой.
Волнуясь, он машинально заказал той же официантке, что и в прошлый раз, два стакана кефира.
Сразу два!
Чтобы не мелочиться.
Гулять так гулять, посмеялся Гей над собой, не спуская с шатенки взгляда.
И вот прошло много лет.
Пророчество красноречивого лидера, как и следовало ожидать, не сбылось.
Мир капитализма, как говорят и пишут, наглядно проявил все свои язвы: кризис экономики стал глобальным, структурным; процесс инфляции стал необратимым; рост безработицы стал чудовищным; дороговизна жизни стала вопиющей...
Зато водородных бомб, которые стали скромно именовать ядерными устройствами, будто имелось в виду нечто для научных целей, накопилось в мире столько, что можно было запросто уничтожить дотла абсолютно все существующие в мире социальные системы - от самой высокоразвитой до первобытнообщинной, которую недавно обнаружили где-то в джунглях.
И чем же это кончится? - спрашивал себя Гей.
И однажды он все-таки задал этот вопрос Бээну.
Во время последней поездки в Лунинск...
Между тем в нише при свечах пили отнюдь не кефир. Наверно, квас 'Коллекционный'. Хотя и не орали при этом 'горько'. В моду входил новый свадебный обряд.
Шатенка в розовом неотрывно смотрела на него.
Бээн появился в Лунинске вскоре после второй мировой войны, которая разделила Европу на два лагеря.
Именно так это называется.
Всю войну Бээн провел в Сибири, он что-то строил там и стал как бы сибиряком. При случае он заявлял:
