заправляли судно пресной водой, другие рассыпались по склонам гор и скоро обнаружили огромные запасы радиоактивных урановых руд.
После этого судно бросило второй якорь и осталось в бухте еще на несколько дней. А весь экипаж, исключая двух наблюдателей и хромого кока, двинулся по долинам и распадкам с инструментами, счетчиками Гейгера и всякой другой физической премудростью.
На острове осела небольшая колония. Новые островитяне решили не раздражать своим присутствием возможных посетителей острова. Они ушли в глубь долины, поставили палатку среди скал, очистили берег от всяких следов пребывания людей, помахали на прощание своему флагу, и судно ушло в океан. Остров остался таким же тихим и безлюдным, каким был до прибытия корабля.
Менее чем через месяц это судно снова появилось в виду острова. Ночью, словно призрак, проскользнуло оно через рифы и бросило якорь в тени высокой красной скалы.
С корабля поспешно сгрузили небольшой двигатель, передвижную электростанцию, перфораторы, компрессор, кучу разного инструмента, плотные брезентовые мешки и бочки. Вслед за этим на берег сошли те тридцать человек, которые были завербованы в Мюнхене. Ночью хозяйственные грузы перетащили в горы, а перед рассветом судно ушло. В долине колыхался мираж. Нещадно жгло солнце. Камни накалялись и лопались. Кроме бездонного неба с солнцем в зените, голубого безбрежного океана и молчаливого красного острова, никого не было вокруг на сотни километров.
А между тем на острове уже кипела жизнь.
Люди, которые остались здесь, не сидели сложа руки. В укромном ущелье они натянули новые палатки из рыжего брезента, поставили кухню, и уже к вечеру в пропасть полетели пустые жестянки из-под консервов и бутылки из-под вина. Лагерь начал жить. Застучал мотор, послышались тяжелые вздохи компрессора и треск отбойных молотков, нацеленных в грудь мрачной горы. Через день наметился штрек, а еще через два дня — горизонтальная шахта. В глубине ее сияли электрические лампочки. Изредка по ночам в спокойную лагуну стала приходить подводная лодка. С ее палубы перебрасывали сходни прямо на берег. Лодка покачивалась на волне, качался и трап, но это не мешало людям деловито сновать с берега на подводный корабль и обратно. С лодки сгружали горючее и продовольствие, а она поглощала брезентовые мешки с черной рудой.
Утром лагуна снова была девственно чиста, пустынна и молчалива.
Тайный промысел выдавал продукцию. Где-то в маленьком городке земли Бавария за лабораторным столом сидел старый человек с седой головой и выпуклыми глазами и довольно потирал руки. Физик Отто Кирхенблюм имел все основания радоваться. Его лаборатория и после окончания войны снова работала над созданием современного вооружения.
Все шло хорошо до тех пор, пока рабочие из первой партии на острове Красных камней не вспомнили, что они все-таки люди.
Началось, как часто начинается все непредвиденное, с обычной выпивки. Рабочие сидели в своих палатках, пили и скупо перебрасывались словами.
— Жарко, — сказал один.
— И скучно, — в тон ему ответил другой.
— Год покажется целой вечностью, — высказался самый многословный. — Когда-то нас сменят! Мы тут несколько недель, а уже все осточертело!
— Это бы ничего, да малярия…
Кто-то сказал:
— Какая там, к черту, малярия! Это, наверное, лучевая болезнь, ребята!
Все сразу смолкли. Страшный смысл сказанного поразил до глубины души.
— Так что ж, выходит, мы кандидаты на тот свет? Теперь понятно, почему нам дали так много денег!..
— Расценили жизнь по таксе. А мы продешевили.
— Стойте! Это надо точно выяснить. Может быть, в самом деле простая малярия, а лучевую болезнь мы выдумали.
— Давай врача!
Врач, прижатый к стенке, долго мямлил о том, что руда на острове не такая, как в других месторождениях, что она хотя и радиоактивна, но можно ведь найти средства защиты, и что он уже заказал для работы специальную одежду…
Кончилось тем, что врача избили и спустили под откос в долину, где он и провел ночь, жалуясь ночным совам на грубость своих соплеменников.
А у горняков отпала всякая охота лезть в пробитый штрек. Мешки с готовой рудой обходили стороной. Трое рабочих действительно лежали в бреду с высокой температурой. Хинин не помогал. Все с тоской и надеждой смотрели на голубой океан. Работы прекратились.
Ночью пришла подводная лодка. Рабочие столпились на берегу. Здоровые принесли больных. Движок в горах молчал.
Вместо, мешков по трапу пронесли больных. Остров мстил людям за нарушенный покой. Потом в лодку набились рабочие, и моряки удивленно уставились на их злые и решительные лица.
— В чем дело? — строго спросил капитан.
— Мы едем домой. Сидеть в этой красной печке нам не нравится. Мы хотим жить.
Представитель фирмы скандал подымать не стал. Решил «поговорить» с дезертирами на месте.
Остров Красных камней безмолвствовал больше месяца. Ветер трепал полы пустых палаток. Ржавчина покрывала дизель и компрессор. На берегу валялись отбойные молотки. Черепахи с опаской принюхивались к брошенным шахтерским каскам.
Фирма «Эколо» терпела крах. Лаборатория Кирхенблюма не работала. Виды на будущее стали мрачными. Где взять людей?
Профессор фон Ботцки посещал Марию Бегичеву по нескольку раз в день. Он часами просиживал вместе с ней в комнате. Врач по указаниям профессора делал бесконечные исследования крови больной, выслушивал и выстукивал ее, проверял работу сердца и легких. Сам же фон Ботцки больше интересовался психическим состоянием Бегичевой.
С удивлением отмечал он, что Бегичева забыла все, что с ней случилось месяц назад, год и десять лет назад, словно у нее вообще не было прожитых двадцати пяти лет.
Он спрашивал:
— Вы знаете меня?
— Да, знаю. Вас все знают.
— Как вы относитесь ко мне?
Она удивленно поднимала брови. Как можно относиться?
— Помните Ильина?
— Да, помню.
— А как его зовут?
— Аркаша. Аркадий Павлович. Как вы относитесь к нему? Хорошо.
— Вы любите его?
— Люблю. — Она говорила это таким тоном, каким говорят: «Хочу пить. Стою. Жду».
— Сожмите мне руку, — просил фон Ботцки.
Она сжимала, но смотрела в сторону.
— Мойте пол, — приказывал он, и Маша покорно сгибалась с тряпкой в руке, мыла пол, а окончив работу, скорее садилась у окна на солнце.
— Вы знаете, что война кончилась? — спрашивал Ботцки.
— Хорошо, что кончилась, — отвечала Маша безразличным тоном.
Ничто человеческое уже не волновало Бегичеву. Она жила в каком-то ином мире, бесстрастно и покорно перепоен все, что ей приказывали и заставляли делать другие люди. Глаза ее не загорались ни радостью, ни гневом. Окружающий мир не производил на девушку никакого впечатления, словно был отделен от нее прозрачной, но плотной стеной.
Фон Ботцки в общем остался доволен результатами наблюдений.
— Что ж, — сказал он врачу, — больная не лишилась способности к труду, а это особенно важно. Но
