- Тише, ради бога, тише... Если она услышит, мне конец!
- Чепуха! Чем скорей они вас выгонят, тем лучше, - шепотом сказала Динка. - Без них вы станете человеком!
- Нет, я никогда не стану человеком. Я не расплачусь с ними всю мою жизнь, они кормили меня с двух лет.
- Послушайте, Жиронкин! - строго сказала Динка. - Вы не маленький мальчик...
- Да, конечно! Мне уже двадцать, а я едва зарабатываю себе на кусок черного хлеба, я нищий, - с отчаянием прошептал Жиронкин. - Я должен быть благодарен по гроб жизни отчиму за то, что он устроил меня на это место.
- Значит, вы что-то зарабатываете?
- Очень мало. Отчим получает за меня; я не знаю сколько. Он начальник почты, он может в любой момент выгнать меня, и тогда я останусь на улице, - с горечью сказал юноша.
- Улица - это еще не самое страшное. Самое страшное - это ваша мамаша и отчим, - твердо сказала Динка.
- Ради бога... - снова взмолился Миша, оглядываясь на дверь.
- Черт с ними! - махнула рукой Динка. - Наберитесь храбрости и уходите отсюда! Я найду вам крышу над головой и работу. Мы с сестрой...
- О нет, нет... Не говорите ей обо мне. Я жалкий человек, но я никогда не приму милостыни из ее рук...
Этот разговор произошел еще прошлым летом. С тех пор, приезжая на почту, Динка часто говорила с Мишей о его матери, о его жизни с отчимом.
- Наберитесь храбрости, - твердила она, - и порвите с ними сразу. Идите к людям, на завод, на фабрику! У меня есть друг в 'Арсенале'. Там совсем другая жизнь! Идите к нам, ко мне, прямо ко мне! Вот вам моя рука. Я даю вам слово, что буду все время рядом, пока вы не устроитесь! - горячо убеждала она.
Миша был тронут до слез, но ни на что не решался.
- Как я приду к вам? Нахлебником к вашей маме, к вашей сестре, в чужую семью...
Сегодня Миша Жиронкин встретил Динку с радостным лицом.
- Я скоро уйду отсюда, - таинственно шепнул он. - Я нашел выход. Но пока это очень скрываю.
Динка безнадежно махнула рукой. Весной, перед самым переездом на хутор, она встретила Жиронкина около их дома.
- Вы уже переезжаете? - спросил он. - Я видел вашего Ефима.
В голосе его не было ни обычного оживления, ни радости. Динка предложила ему зайти к ним, но он куда-то спешил и отказался. И теперь, услышав, что Жиронкин уезжает на фронт, она очень удивилась.
- И вы будете жить в казарме? Уйдете отсюда?
- Да, да! Я ухожу совсем, навсегда. - Он наклонился к ней и, прикрывая рукой губы, зашептал: - Я попросился на передовую. Я останусь навсегда военным, или меня убьют.
Динка вздохнула:
- Ну что ж, это все же лучше, чем оставаться здесь.
- Конечно, конечно... Я только хотел попросить вас об одном одолжении. На днях я уеду. Не можете ли вы взять у вашей сестры какую-нибудь самую маленькую вещь мне на память. Я хотел бы иметь ее платочек или ленточку.
Динка улыбнулась.
- Конечно, могу, Миша. Да она сама с радостью даст вам что-нибудь. Ведь вы же придете к нам попрощаться?
- Да. Если позволите. Я приду перед самой отправкой, - сказал осчастливленный юноша и, порывшись в пачке писем, вытащил серый треугольничек. - А вот и письмо... Анжелике Александровне!
- Кому? - не поняла Динка.
- Вашей сестре, Анжелике Александровне!
'Ах да. Это от Васи!' - чуть не вскрикнула Динка и, схватив письмо, радостно закивала головой.
- Ну так приходите же, Миша! До свидания! - крикнула она уже в дверях.
Глава одиннадцатая
ТЕАТРАЛЬНЫЙ ПАН
Динка спешит, ей хочется порадовать Мышку письмом от Васи.
'Поеду напрямки через экономию', - решает она. Динка не любит ездить через экономию: там можно встретить самого хозяина, пана Песковского, да еще его приказчика Павло. Они всегда неразлучны; без своего Павлуши пан и шагу не ступит. Павло управляет огромным имением пана, распоряжается рабочими как хочет. Люди говорят: 'Не так пан, як его пидпанок!' Вредный этот Павло, не любит его беднота, а богатеи к нему льнут, на свадьбы свои приглашают. Не хочется Динке ехать через длинный двор экономии, но Мышка ждет. Правда, от мамы ничего нет, но Вася-то хоть жив... Динка ощупывает карман, где хрустит серый треугольничек, и пускает Приму мелкой рысцой.
Вот уже и Федоркина хата, а вот и сама Федорка стоит на крыльце, утирается рукавом. Что это она? Плачет, что ли? Динка придерживает лошадь.
- Эй, Федорка! Чего зажурилась?
Федорка взмахивает вышитыми рукавами и бежит на голос подруги.
- Стой, Прима!.. Что случилось, Федорка?
Федорка, всхлипнув, припадает к Динкиным коленям.
- Мать за косы оттягалы...
- Что это с ней? С ума сошла! - хмурится Динка.
- Мабуть что так... Зовсим с глузду з'ихалы,
Федорка поднимает лицо с красными полосками слез, из-под платка свисают ей на грудь толстые, встрепанные косы.
- У меня такое горе, Динка. Ты ж ничего не знаешь. А тут присватался ко мне один старый дурень, сам вдовый. Троих детей ему жинка оставила. А зато богатый, мельницу держит. Ну, матка моя як с ума сошла, - наполовину по-русски, наполовину по-украински жалуется Федорка.
- Вот же дурни! - удивляется Динка. - Ну, це дило треба добре разжувать. Она тоже говорит наполовину по-украински, наполовину по-русски, они всегда так говорят с Федоркой.
Но сейчас Динке некогда, а сватовство - дело затяжное. Хотелось бы Динке укорить подругу за то, что она скрыла от нее убийство Якова, но говорить об этом тяжело и тоже не к месту, у Федорки свое горе. Да и что это поможет?
- Ты вот что, Федорка: приходи сегодня ко мне. Мышка уедет, и мы обо всем поговорим. Ладно? И не плачь! Ничего этого не будет! Мы того дурня так отпугнем, что он и дорогу к твоей хате забудет!.. Придешь?
- Приду, - кивает головой Федорка.
- А сейчас я спешу, у меня письмо для Мышки. Вот, от Васи! - Динка вытягивает из кармана солдатский конвертик.
- Живой! - радуется Федорка, смаргивая слезы. - Ну, езжай, езжай... Я пид вечер приду!
- Обязательно приходи! - трогая лошадь, наказывает Динка.
Федорка молча кивает ей вслед.
Через экономию нельзя мчаться галопом: здесь на каждом шагу люди, уцепившись за подолы матерей, семенят ребятишки. Около коровника бабы гремят подойниками, рабочие выгребают навоз, а немного подальше, на самой дороге, стоит пан Песковский и рядом с ним приказчик Павло...
'Тьфу, нарвалась-таки! - думает Динка, ощущая противную неловкость от этой встречи и натягивая широкую юбку на голые коленки. - А что мне до него? Поздороваюсь и проеду!' - храбрится она.
Бывало, в первые годы жизни на хуторе, когда еще маленькой девчонкой она с Федоркой бегала по лесу, Федорка вдруг испуганно шарахалась в кусты, предупреждая:
'Пан! Пан едет!'
На дороге показывалась линейка, запряженная серой тонконогой лошадью. Динка не бежала, а с любопытством смотрела на лошадь, на черную, блестящую линейку и на самого пана в синем жупане и вышитой сорочке. Мельком взглянув на девочку, пан Песковский вежливо приподнимал шляпу, босоногая
