попастись некогда.
- Так, может, я не приеду сегодня, заночую в госпитале, а то мне утром снова на дежурство, - глядя на сестру, заколебалась Мышка.
- Ну, в госпитале какое спанье, уж лучше я выеду за вами, хоть и поздно.
- Да что вы, Ефим! Пусть ночует в госпитале, там есть дежурка для сестер, а здесь и спать некогда. Приедет часов в одиннадцать, а в шесть опять ехать, вмешалась Динка.
- Конечно, я останусь сегодня. А ты не будешь бояться одна? - спросила Мышка.
- А кто ее тут тронет? Да я могу и Марьяну прислать, або сам тут на терраске пересплю. Ночи теперь теплые, мы с Марьяной все время на дворе спим! - успокоил Мышку Ефим.
Но Динке не хотелось, чтоб кто-нибудь ночевал, она рассчитывала рано-рано уехать в город на поиски Иоськи и потому поспешно сказала:
- Ко мне Федорка придет, мы с ней давно не виделись, она переночует здесь.
- Ну вот, - усмехнулся Ефим. - У них с Федоркой на всю ночь хватит секретов, а вы, Анджила, уезжайте спокойненько, у вас дело трудное, надо и себя пожалеть.
Проводив сестру, Динка хотела пойти к Марьяне, хоть поздороваться с ней, обижается, верно, Марьяна... Но, постояв на крыльце, раздумала и, махнув рукой, уселась на перила.
'Хватит мне на сегодня всякой сутолоки. Еще придет Федорка, надо с ней что-нибудь придумать... А потом, когда уйдет Федорка, надо спокойно решить, куда ехать завтра на поиски Иоськи. Ведь уже столько времени прошло с тех пор, как я обещала Катре... Но как было вырваться?' - словно оправдываясь перед кем-то, думала Динка.
Глава двенадцатая
ФЕДОРКИНЫ ЗАБОТЫ
Федорка пришла с каким-то свертком под мышкой.
- На тебе твою рубашку, - сказала она как ни в чем не бывало.
- Какую рубашку?
- А тую, что мы с тобой три года вышивали! - зареготала Федорка.
На щеках ее, как всегда, прыгали веселые ямочки, косы были уложены на голове аккуратным веночком. Слез уже не было и в помине. Динке даже стало досадно, что она беспокоилась за нее.
'А ведь так часто бывает в жизни; человек за кого-то беспокоится, переживает за него, думает, как он, чем ему помочь, а тот уже все забыл и является как ни в чем не бывало, да еще иногда и удивляется, что за него беспокоились', - с досадой думает Динка, глядя, как Федорка, весело усмехаясь, разворачивает сверток. Но досада Динки быстро проходит.
- Ах, рубашка! Вышитая рубашка! - в восторге кричит она. - Уже готова? Совсем готова!
- Только сегодня маты дошила! - сообщает довольная Федорка.
Украинская рубашка из беленого полотна ярко вышита черными и красными нитками. Присобранный у плеча рукав промережен, по нему рассыпаны искусно вышитые крестиком 'квитки' и ластики, по вороту вьется черно-красная строчка.
- Где мой герсет? Сейчас я наряжусь, Федорка, ищи герсет! Выкидай, выкидай все из комода! Потом соберем! - торопится Динка.
В прошлом году деревенский портной сшил ей синий бархатный герсет, выткал его серебряными цветами. Куплены были и намисто на шею, и даже мочки ушей решительно проткнула себе Динка, натерев их солью, вдела в них сережки и неделю ходила с распухшими ушами. Но рубашка была не готова, и надеть украинский костюм во всей его красе так и не пришлось.
- Ты ж чого тут напутала! Я целую неделю порола, як ты поехала... рассказывает Федорка.
Но Динка уже натягивает на себя рубашку, вытаскивает из кучи прошлогодних платьев свой герсет, надевает на шею бусы.
- Юбку треба сборчату. Ось эту надевай, вона як раз сюда подойдет! увлеченно советует Федорка. - Лентой, лентой повяжись! И у косы ленты вплети!
Динка, вся красная от спешки, вплетает, повязывает и наконец, отбежав в угол комнаты, останавливается перед восхищенной Федоркой.
- Ой яка дивчина! Матынько моя, яка гарна дивка! И вся блещить! всплескивает руками подружка. - Ой, Динка, ну як бы то ни война, пишли б мы с тобою кудысь в дальнее село на храмовой праздник! Ой, уси б хлопцы за тобой биглы! Або куда на весилля! Ты б ще гопака сплясала, - захлебываясь от восторга, говорит Федорка.
- Гоп, кума, не журися, туды-сюды повернися! - подбоченившись, кружится по комнате Динка.
- Вот такочки, скоком, боком! - срывается с места Федорка и, притопывая босыми пятками, кружится вместе с подругой. - Ой, запарилась! - хохоча и обмахиваясь платочком, говорит она через минуту и с любопытством спрашивает: А о чем ты с паном балакала? Я бачила с крыльца, как он смеялся с тобой!
- Да ну его! - отмахиваясь от неприятного воспоминания, говорит Динка. Он мне седло предлагал!
- Седло? - пожимает плечами Федорка. - А на что оно тебе?
- Вот именно! На что оно мне? Так, дурацкий разговор!
- Слухай... - придвигаясь ближе, таинственно говорит Федорка, и глаза ее в наступающих сумерках блестят озорными огоньками. - А колысь наш пан дуже охочий был до красивых девчат... Бывало, придут до моей матки бабы и давай рассказывать, яки тут гулянки были! И девчата на те гулянки, як пчелы на мед, слетались. Ну он, конечно, молодой тогда был, красивый.
- А теперь лысый, - перебивает Динка,
- Ну конечно, ему уже за тридцать сейчас. А раньше, кажуть бабы, заедет он со своим Павлухой в село, тут у них и вино, и конхветы, и орехи... Никому отказу нету. Нагуляются добре, а станут уезжать, подсадит пан самую красивую девку и скачут в усадьбу...
Федорка прыскает в платочек, но Динка хмуро спрашивает: - А эта девка... плачет?
- А с чего ей плакать? Это ж гульня! Ну, а яка дивчина своего парубка имеет, той он и свадьбу справит... А с которой дня три погуляет, той еще и корову даст одну або две...
- Коровы? Увезет, а потом коровы... - возмущается Динка.
- Вот ты яка непонятлива! Я ж тебе кажу, что тут и любовь была. А одна даже так влюбилась, что с полгода прожила в усадьбе, а потом уж не знаю, что там Павло ей набрехал, только одного разу поехал пан в город, а она, бидна, в речке утопилась...
- Совсем? Насмерть? - испуганно спрашивает Динка.
- Ну конечно, что насмерть. Як бы люди видели, то вытащили бы, а она своего виду не показала, да и бросилась тишком.
- Ну, а что же... пан? - с ужасом спрашивает Динка.
- Да то уже давно было... Только маты моя добре помнят... Як вернулся пан с городу - бумаги якие-то або паспорт для заграницы выправлял, - ну, вернулся, а вона уже мертвая в хате у матки своей лежит. Дак пан зараз на коня да и туда... Схватився отак за голову... 'Что ты, каже, наделала, что наделала...'
- Подлец он, и больше ничего! - топает ногой Динка.
- Ой, что ты! - укоризненно качает головой Федорка. - Не можно так, Диночка... Маты кажуть, что он три дня над ней убивался, белый был, как та стена. А потом два года за границею прожил, а как вернулся, то все гулянки кончил. Ну, як подменили его! И жениться не женится, и с девчатами не гуляет, и хозяйство все на Павлуху бросил... А уж Павло - вот это сама что ни на есть погана людына! Издевается над людьми як хочет! А к пану пойдешь, он и слухать тебя не будет! Вот и правду приказка есть такая: 'Не так пан, як его пидпанок!' - глубокомысленно закончила Федорка и вдруг, словно перекинув мостик от чужого горя к своему, подперла щеку рукой и тихонько, по-бабьи, запричитала: - А мени ж горе, голубонька моя, такэ горе, что не знаю, куда и податься...
- Подожди, - дергает ее за рукав Динка. - Скажи лучше, за что тебя мать била?
- Ой, била... Так же била, голубонька моя! Навернула косы на руку, да по всей хате тягала... - всхлипнув, жалуется Федорка.
- Да за что? За того старого дурня, что к тебе сватается?
- За его да за Дмитро... Бо маты хочут, чтоб я замуж пошла, бо тот хоть и старый, да богатый: у него мельница, он моей матке два мешка белой муки обещал, абы я за него пошла. А куда я пойду? Он же вдовый, жинка его померла и троих сирот ему оставила. На що ж мени чужих детей нянчить? И на кого ж я Дмитро покину, пропадет он без меня, як тая былинка в поле... Ой, Диночка, голубка моя, такое мне горе от того старого черта! Повадился он к нам в хату кажну субботу. Всю зиму спокоя не было, а сейчас и вовсе
