– Тогда избавься и от меня тоже, надоело торчать здесь и продавать наркоту придуркам вроде тебя.
– Нет, ты интересный персонаж, у тебя развивающийся характер – от романтики через разочарования к цинизму. Что для автора может быть лучше? Никто так не возбуждает женщину, как мужчина, за которым тянется трагический шлейф его прошлого. И потом ты мне еще пригодишься, я знаю.
– Не рассчитывай на меня! Я тебе не марионетка, которую можно дергать за ниточки. Я живой человек и сам выберу продолжение истории.
– Продолжение пишу Я!
– Тогда выкинь в печку свой бездарный роман и воскреси мне Наташу!
– Но она УЖЕ умерла, я – не Бог воскрешать мертвых, хотя… Тема вечной жизни меня всегда притягивала. Над этим стоит подумать.
– Вот-вот, подумай. Иначе в следующий раз продам тебе такую дрянь, что вместо Белого города попадешь на кладбище. Ты ведь так любишь открытые финалы, а это значит, что я тоже могу подкинуть идею.
Прозвучало дерзко и самоуверенно, теперь ход – за Полиной.
– Вообще-то, тебе не понравился бы мой вариант хэппи-енда. Я отдала бы Наташу Игорю, а не тебе. Мне всегда казалось, что женщин притягивают такие мужчины, как он. Первопроходцы и первооткрыватели. Те, кто умеет рисковать по-настоящему, но прыгает с носа корабля, а не с борта или кормы, чтобы не затянуло под винты, и сможет спасти тех, кого любит.
Руслан уронил голову на руки и замолчал надолго. Полина терпеливо ждала, когда он, наконец, сдастся и расскажет ей правду.
– Все так и было, – тускло и отстраненно начал Руслан, так говорят не с человеком, а с его отражением в зеркале. – Я был всего лишь тенью третьего рядом. В общем-то, и наркота тоже отсюда: груз сбывшихся и утраченных надежд, помноженный на груз вины… Игорь смог уехать и забыть, я – не могу ни уехать, ни забыть.
В голосе Руслана уже не было ненависти – лишь боль. Кровоточащее вечное одиночество и сожаление. Рана, которую уже не зашить ничем. А Полине осталась лишь жалость – бескрайняя и глубокая, как море, а они совсем одни посередине в утлой лодочке в ожидании шторма и сколько ни смотри по сторонам – берегов не увидишь.
– Руслан, мне жаль тебя, жаль ее и себя тоже – ЖАЛЬ. Я бы все тебе отдала, поверь, но у меня ничего нет. Знаешь, когда-то я написала одну повесть «Дом на усталость»,[53] в финале от него остается лишь обгоревший остов, и только «ветер бешено колотит калиткой на железных столбах». Мне кажется, эта калитка и есть моя душа: все выжжено, вычерпано, ничего не осталось. Наташа – это мое прошлое я, и мне уже не вернуться обратно. Хотя сейчас я понимаю, что ты был прав: «Ожидание мечты лучше нее самой». Мне так хотелось развенчать эту простую истину и твой беспечный идеализм, но ты оказался сильнее. За последней строкой ничего не ждет. Пустота. Теперь я понимаю, почему люди никогда не произносят слово
Руслан больше не слушал ее. Он незаметно встал и подошел к окну. В середине декабря при морозе минус пять лил дождь. Холодно, промозгло, безостановочно. Вода тут же замерзала при соприкосновении с поверхностями ровных крыш, машин, витрин магазинов, железными поручнями, тротуарами, ступеньками лестниц, образуя прозрачную ледяную пленку на всем. Мир словно заключили в огромную капсулу из непробиваемого стекла. А кто-то наверху то ли сжалился над ним и решил уберечь от бед и несчастий, то ли придумал себе новое развлечение – пристально наблюдать и смеяться над беззащитными пленниками застеколья.
Полина тоже подошла к окну. Теперь они оба молча смотрели на дождь сквозь прозрачную наледь.
– Что ты собираешься делать дальше? – спросила Полина, чтобы хоть что-то спросить.
– Моя музыка радует… не тебя, конечно, и друзей у меня уже нет. Но что мне еще остается? – тоскливо усмехнулся в ответ Руслан.
– Напротив, радует. И ты прав в том, что продолжаешь ее играть. Это философия нашего века. Мы никому не нужны: ни будущим, ни настоящим. Только друг другу. Если кто-то один засмеялся или заплакал от нашей музыки или слов, значит, все было не зря. Самиздат: сами пишем, сами читаем. Ты – герой моей книги, я взамен слушаю твою музыку. Мы придуманы друг для друга.
– Не так уж и мало, – кивнул Руслан и вдруг спросил. – Тебе не кажется, что ледяной дождь пошел не случайно?
– Не знаю, – вздохнула Полина.
– Дождь всегда посредник между небом и землей. Это мертвые что-то хотят сказать живым.
– Тогда это их слезы. Мне постоянно снится сон: Ангел Судьбы с зашитым ртом плачет кровавыми слезами, держа в руках хрустальный шар, внутри которого я иду куда-то в кромешной тьме и совсем одна. В последнее время Ангел плачет все чаще и чаще… Мне жаль, ведь это я сделала его немым.
«Откровение – не метод писать книги, – напишет она чуть позже. – Даешь людям душу, они ее берут в ладони и… не знают, что с ней делать, ведь свою они протянуть в ответ не готовы, даже в мыслях-мечтах. Душа – это то, чем никогда не делятся. Ее берегут и копят. Смешные! Отдавать всегда легче, чем принимать. Терять – чем иметь. Ведь это свобода, отсутствие каких-либо обязательств. Если ничего не берешь взамен, всегда можно просто уйти. И никто не посмеет удержать – ты и так отдал им все, что имел… Разумный рахметовский эгоизм,[54] возразить против не сможет никто. Потому что никогда не догадается, что есть только два пути, как в мифе о птице: сожми ладонь с душой посильнее – и она задохнется, раскрой, освободи – и она запоет. Но нет, все пытаются сжать, удавить друг друга в объятиях и больше всего боятся, что их самих кто-то растратит, использует, вычерпает…
Собираются покорять вершины гор, но набивают рюкзаки доверху полузабытыми воспоминаниями, страхами, снами, сомнениями, чувством вины, несбывшимися надеждами и мечтами. Рюкзак становится неподъемным, но они упорно тащат все в гору, задыхаясь и сгибаясь под тяжестью накоплений собственных душ. Абсурднее не придумаешь. Это же так просто отпустить себя в свободный полет. Всегда любила
