отчетливо были видны выставленные вперед, раскрытые лапы.
– Да пошел ты! – крикнул я, отгоняя собственный страх, и подтянулся к гнезду, ожидая увидеть птенцов, но там даже яиц не оказалось!
Вероятно, это был тот самый орел, часто летавший над моим логовом, но что он делал в пустом гнезде? Отдыхал, ночевал или просто жил бобылем, как иной раз живут люди? Потом я спрашивал у знакомых орнитологов – пожимали плечами, мол, птица сложная, образ жизни не всегда ясен…
Орлиное жилище, пахнущее курятником и псиной, я не разрушил, а просто осторожно надергал и сбросил вниз хорошую охапку сучьев и под возмущенный крик «хозяина» понес хворост к рюкзаку.
И оцепенел, когда увидел возле него широкую рыжую спину: пока я грабил орла – медведь грабил меня! Он вытряхнул лодку с веслами, все мои вещи и припасы, рыбу уже сожрал, поскольку котелок валялся кверху дном, и теперь что-то пытался разгрызть. На сей раз зверь оказался еще ближе, шагах в десяти, потому я присел, осторожно положил хворост и, затаив дыхание, полез за пистолетом. В этот момент орел проклекотал у нас над головами, медведь вскочил, резко обернулся, и я похолодел.
У зверя было человеческое лицо! Открытый лоб, крупный горбатый нос, глаза под мохнатыми бровями и огненная борода. Мало того, на этом оборотне оказались драные брезентовые брюки.
В следующий миг я вспомнил егеря Тарасова, вернее, его предупреждение о снежном человеке – «яти мать»! Да ведь это он и есть! Голова работала медленнее, руки быстрее, и когда щелкнул затвор, существо вдруг закрылось лапой, присело и я увидел зажатую в когтях банку тушенки.
– На землю! – заорал я и пошел на чудовище. – Лежать! Застрелю, сука!
Крик не особо подействовал, и тогда из меня посыпался мат, да еще для острастки пальнул над лохматой головой.
Снежный человек оказался трусливым и панически боялся выстрелов. Или понимал русский язык! Потому что завалился вниз лицом, заскулил и прикрыл голову волосатыми, но все-таки человеческими руками. Я чувствовал страх и омерзение одновременно и в первый момент не мог преодолеть скованности, хотя понимал: надо что-то делать. Между тем существо быстро приходило в себя, смелело и делало попытки подняться.
– Лежать! – снова крикнул я и еще раз обложил матом.
Потом схватил веревку и скрутил безвольные, дрожащие лапы или руки – черт разберет! И на всякий случай связал другим концом босые и тоже волосатые ноги. От этой человекообразной твари пахло, как от орлиного гнезда, псиной, куриным навозом и еще чем-то мускусным, тошнотворным. Пока возился с ним, было полное ощущение, что сам пропитался этими запахами, и потому оставил его возле растерзанного рюкзака и пошел к линзе тающего снега. И тут заметил, как связанный и скулящий, он тянется спутанными ногами к консервной банке и пытается подгрести ее к себе! Наглость вполне человеческая!
Я вернулся, отобрал искусанную, но еще целую банку, отмыл ее в луже и умылся сам. Снежный человек скулил и время от времени громко и сыто рыгал – наелся моей рыбы, гад! Я спрятал тушенку в карман, закурил и присел неподалеку от этого чудовища.
Скулить он перестал, насторожился, забегали большие, выпуклые и скорее всего нечеловеческие глаза. Я разглядел крупные, толстые и красные уши, торчащие из скатавшейся рыжей шевелюры, заметил, что волосяной покров на голове отличается от густой, длинной и кудрявой шерсти, покрывающей тело. По телосложению он очень походил на обезьяну; особенно длинные и, вероятно, очень сильные руки, приспособленные лазить по деревьям. Но при этом был прямоходящим, немного сутулым и роста невысокого, примерно метр семьдесят.
То ли обросший и одичавший человек, то ли на самом деле йети очеловеченный, коли ходит в штанах. Которых, кстати, я не заметил, когда, приняв за медведя, стрелял возле логова. Узнать, что это за существо, можно было, пожалуй, только в лаборатории, однако проверить наличие хвоста ничто не мешало. В то время о снежном человеке много писали, устраивали экспедиции, показывали снимки их следов и даже фильмы, снятые любителями где-то на Алтае. Появились и специалисты, которые досконально описывали внешние данные йети и утверждали, что у них длинный атавистический копчик, сантиметров пять-шесть. Мне не очень-то хотелось прикасаться к нему, однако речи он все-таки не понимал и боялся лишь мата, вернее, грозных интонаций, как собака.
– Стоять! – рявкнул на него и, схватив за шерсть на загривке, поставил на ноги. Он стоял, покачивался, затравленно озирался и все еще страдал отрыжкой.
Копчик у него был нормальный, человеческий, но внимание привлекло уже другое – брезентовые брюки с сумчатыми карманами были мои! Украденные вместе с рюкзаком еще в семьдесят девятом году!
Ошибиться я не мог, поскольку сам пришивал на них тренчики под широкий ремень и выкроил их не из брезента, а из кожаного голенища старого женского сапога. Правда, почти новые брюки сейчас превратились в грязные лохмотья.
– Ты ж мне экспедицию испортил, скотина! – Я дал ему пинка, и это вороватое чудовище повалилось на бок.
Из карманов спущенных штанов что-то посыпалось, отчего человекоподобный жалобно замычал. На земле оказались разноцветные камешки – кусочки яшмы, родонита, крупные кристаллы пирита и пробки с клапанами от моей лодки! Успел оторвать, подлец!
– Ну ты даешь, яти мать! – Я залез в карманы и выгреб все, что было: в основном блестящие камушки, среди которых попадались стреляные револьверные гильзы, медная гайка, мятая бронзовая спираль от манометра. Но в этом мусоре оказался тяжелый, заряженный патрон двенадцатого калибра, однако же с разбитым капсюлем, то есть с осечкой. Я бы не обратил на него особого внимания (кто-то выкинул – он подобрал), если б при виде патрона существо вдруг не заплакало, издавая жалобные человеческие звуки. Лишь тогда заметил, что пыж в гильзе не войлочный или бумажный, а деревянный, и сам патрон слишком тяжел. Даже если заряжен свинцовой пулей.
Я достал складной нож, выковырял лезвием пробку и чуть не рассыпал монеты.
Их было семнадцать штук, золотые десятки царской чеканки. Те самые десятки, подлинность которых проверяют так же просто, как по наличию хвоста можно проверить, человек перед тобой или йети: монеты должны стоять на ребре.
Они стояли. Связанное по рукам и ногам существо ревело и каталось по земле.
Вор, обитающий в районе Манараги, был найден. Но этот психически больной, с какими-то сильнейшими гормональными изменениями, буквально переродившийся в обезьяну человек вряд ли мог владеть огнестрельным оружием. Он понимал только золото и, возможно, знал о самоцветах, поскольку собирал блестящие камешки; он не мог воспользоваться даже топором, чтоб вскрыть банку с тушенкой – искусал жестянку, оставив на ней вмятины от зубов. Воспетая Дарвином эволюция длилась миллионы лет, пока, с его точки зрения, обезьяна превращалась в человека. Обратный процесс был короче одной человеческой жизни: передо мной сидело животное с мозгами сороки, ворующей блестящие предметы, и основными инстинктами зверя – поесть, поспать, овладеть самкой (гонялся же он за танцующей на камнях!). И вместе с тем он обрел потрясающую живучесть и способность к самолечению: обе мои пули сидели у него в теле. Одна пробила правую лопатку, вторая угодила в левую ягодицу, и раны уже зарубцевались, разве что на пораженных местах пятнами не росла шерсть.
Единственное, что у него осталось от человека – страсть к драгоценностям. Он был кладоискателем, охотником за тем самым обозом и, видимо, на этой почве сошел с ума. После того как я вывернул его карманы, существо вопило и ревело часа полтора. Монеты возвращать я не собирался, в конце концов, за воровство надо платить, однако от визгливого крика уже звенело в ушах и пришлось бросить ему одну монету. Он мгновенно заткнулся, перевернулся на живот, схватил пастью золото и спрятал за щеку и больше не издал ни звука. Потом я пробовал разговорить этого немтыря, спрашивал, где он живет, что ест зимой, откуда взял золотые десятки (явно из колчаковского обоза!). Но существо сидело, уставившись в одну точку, и не откликалось.
Что делать с пленником, я не знал. Оставить на хребте связанным – чего доброго подохнет, да и единственную веревку жалко резать. Отпустить, а вдруг увяжется, начнет ходить по пятам, воровать и пакостить. Конечно, хорошо бы отвести на станцию Косью, ночью привязать где-нибудь в поселке, чтоб утром люди нашли и отправили в психушку – но сколько сил и времени уйдет!
И куда теперь с ним?
Уже далеко за полночь развел костер, отмыл котелок и поставил воду на чай – к счастью, заварку и
