дежурившие в лагере охранники все валят на удар молнии, дескать, загорелось от грозы и они тут ни при чем.
И все-таки все пятеро рассыпались по округе, но бегать по скользким камням уже было нельзя, да и на горизонте никого не было, поджигатели давно пропали из виду, так что бойцы покрутились возле сигналки и вернулись.
Потом стали обследовать лагерь, поковырялись в пожарище, после чего трое вернулись на катер, оставшиеся начали сносить все уцелевшее к урезу воды, в том числе и котел с пищей. Наконец, подняли водолаза, катер подошел к отмели, и началась погрузка, напоминавшая эвакуацию при отступлении. Сильный дождь лишь дополнял картину.
Теперь я не сомневался, что поджигатели, впрочем, как и вчерашний партизан-одиночка, устроивший ночью предупредительный переполох, принадлежат к гоям. Никто другой не сумел бы устроить такой грандиозный пожар, да еще с применением вещества, напоминающего напалм, от которого горит все и в любую погоду. Я не мог знать их конечной цели, но, сами того не ведая, они действовали на моей стороне!
Заметно осевший катер снялся с мели и пошел к середине озера, на берегу остались те трое с моторной лодкой, прикрывать отход. Они расположились в разных местах вдоль сигналки и стали наблюдать пространство в бинокли – точно военные действия! В это время произошло вообще необъяснимое: стоящая на отмели лодка вдруг сама сползла на глубокую воду и встала торчком. Бойцы спохватились поздно, кинулись к берегу как раз в тот момент, когда из воды уже торчал один нос и клевал, будто поплавок удочки, пока не ушел на дно.
Катер застопорил ход и более получаса дрейфовал, после чего подошел к берегу и взял на борт охранников.
На суше не осталось ни одного искателя, и потому в сумерках, под усилившимся дождем, я осторожно пошел к месту, где стоял лагерь, рассчитывая найти что-то, что помогло бы узнать, кто эти люди. И была еще одна подспудная цель, не благородная, мародерская (бабушка всегда говорила – грех большой что-либо брать с пожарища) – поживиться чем-нибудь съедобным. В первую очередь спустил с флагштока и обрезал с веревки забытый при отступлении штандарт, затем обошел все черные квадраты, оставшиеся от палаток (прогорел даже войлок, подстеленный под брезентовые полы, – точно напалм!). От личных вещей остались расплавленные электробритвы, каблуки от ботинок, катушка спиннинга, рукава и воротники меховых курток. Все остальное было искорежено и обуглено до неузнаваемости или превратилось в пепел. Я искал документы, бумаги, дневники, какие-нибудь записи, но ничего, кроме скрученного в рулон ватмана в сморщенном пластмассовом тубусе, не нашел.
В продуктовой палатке горело особенно сильно и долго, потому там осталась некая сырая, воняющая жженой тушенкой, зольно-угольная масса, которую разгребли и растащили сами искатели. Выбрать что- либо пригодное в пищу казалось невозможным, и все-таки я отыскал наполовину сгоревший мешок с сахарным песком. Причем огонь, будто ножом, его разрезал, оставив целой нижнюю часть мешка и совершенно сухого песка, накрытого черным колпаком из пережженного сахара. Я завязал добычу в штандарт, взвалил на спину и ушел гусиным шагом в свое логово.
Все-таки элемент романтики у искателей сокровищ существовал, иное дело – скрытый, о котором не принято говорить вслух. Прожженные прагматики не шьют себе потешных штандартов и не вывешивают над головой. У этих на зеленом фоне был изображен синий морской якорь (в виде аппликации), на лапах которого висели две извивающиеся рыбы. Наверное, комитетчики, опекавшие эту команду, ничего такого, что выдавало бы секретность работ, в этом штандарте не нашли и вывесить его позволили. Я не очень-то разбирался в геральдике, однако символика стала понятной сразу – под таким флагом ловят золотую рыбку! И объяснение, почему у этих рыбаков штандарт зеленый, нашлось, когда я разломал остатки тубуса и вытащил ватман, – морских волков ссадили на берег. Это была незаконченная шутливая стенгазета, посвященная сорокалетию некого кавторанга Славы Бородина, то ли начальника всей команды, то ли просто уважаемого человека, шаржированный портрет которого и несколько картинок из жизни были уже нарисованы – веселый усатый и глазастый парень с лысиной и крупной родинкой на правой щеке. Нарядить в косоворотку – получится сказочный добрый братец Иванушка.
Но глаз зацепился за комбинированный рисунок, где из головы Славы вылетала овальная мысль с вклеенной туда открыткой – репродукцией чьей-то картины. Высокая, красивая женщина в белых бесформенных одеждах и с огненным, очень знакомым, взором стояла гордо, опираясь на длинный двуручный меч.
Я не сдержался и тут же оторвал репродукцию, благо что приклеена оказалась всего на пять точек. На обратной стороне значилось: «К. Васильев, „Валькирия“. Холст, масло, 1968 г.».
И все-таки осталось неясным, почему кавторанг все время думал об этой богине из скандинавского эпоса. Вероятно, существовали какие-то внутренние, известные лишь команде, мотивы.
Издатель оказался неплохим художником, но поэтом никудышным и пытался сочинить стих о жизненном пути юбиляра, используя школьную программу по литературе. На отдельных листках проглядывали его муки творчества, но кое-что уже сложилось:
МОРЛАБ расщелкнулся легко – морская лаборатория, а вот гремящая аббревиатура ГУПРУДа (главное или государственное управление чего? Не пруда же!) не поддавалась. Ясно было одно – эта организация и ловит в Ледяном озере золотую рыбку, и, похоже, один большой пожар она уже пережила – сожгли морскую лабораторию и отдали каким-то «французам»…
И еще вдруг стала близка и понятна жизнь и психология этих рыбаков: всю зиму сидят мужики в какой-нибудь своей камералке, разрабатывают новые площади для поиска, думают, мечтают, трепятся в курилках и все тайно ждут летнего полевого сезона – все, как было у нас в геологии. Естественно, работают они под серьезным грифом, а коль люди они военные, значит, есть Особый отдел, присматривающий за соблюдением режима секретности и безопасности, который за такую стенгазету, попавшую в чужие руки, вздернет на дыбу. Скорее всего секретную документацию в сгоревшем лагере рыбаки сами нашли и взяли на катер, но про этот тубус с незаконченной газетой наверняка знает один человек, автор и издатель. И он будет сейчас болтаться посередине озера и переживать, сгорело его творение или не сгорело и может попасть врагу, а еще хуже – Особому отделу, который обязательно станет разбираться, от чего произошел пожар.
Короче, автор под любым предлогом постарается вернуться на берег и посмотреть, что случилось с тубусом.
Тут его можно встретить, попробовать грубо пошантажировать и установить контакт. Возможно, раскрыться, объяснить, зачем я тут сижу, и попросить, чтоб единственный раз спустили водолаза, который бы смахнул наносы с колонны и сфотографировал ее со всех сторон крупным планом. Аппаратура у них есть наверняка.
Или, например, оставить на берегу записку для кавторанга Славы Бородина с предложением встретиться где-нибудь в укромном месте и обсудить некоторые проблемы…
Нужно было во что бы то ни стало сделать из рыбаков не врагов своих, а друзей. В конце концов, детское желание поймать валька, наглотавшегося золота, давно прошло, мне нужны материальные свидетельства древней, неизвестной цивилизации, потому что я пишу роман «Гора Солнца»…
Все мои мирные намерения разлетелись в пыль следующим же утром, когда пришел на свой наблюдательный пост. Катер по-прежнему тарахтел на середине озера, и рыбаки работали, несмотря ни на что: судя по тросам и шлангу, свисающим со специальной площадки на корме, водолаз уже был на дне.
А примерно через час в небе появились сразу два вертолета, которые приземлились в стороне от сгоревшего лагеря. Один высадил человек двадцать в полевой военной форме, взлетел и начал барражировать вокруг озера, второй разгрузил новый курган груза и остался. Военные тут же начали устанавливать палатки. Вдохновленные подкреплением рыбаки подняли водолаза и, видимо, хотели подойти к берегу.
