тянул воду маленькими глоточками, чувствовал, что это жидкость, что от нее по рту и гортани привычно разливается прохладная, влажная свежесть, и все-таки не был убежден, что пил обыкновенную воду.
– Теперь ступай, странник. Тебя выведут к солнцу. И повинуйся року!
Я не знал, что сказать, простые слова благодарности звучали бы нелепо, потому ушел молча, ведомый за руку, как водят слепых. Какое-то время мы двигались в темном пространстве, я шагал за своим поводырем чуть сбоку и машинально выставлял руку вперед, но скоро оказались на свету – в глазах опять замельтешили черно-белые зигзаги. Изредка она бросала:
– Пригни голову… Ступай осторожно… Не отставай… Здесь ступени…
Примерно через час (впрочем, понятие о времени у меня было размыто) я услышал шум воды, потом ощутил воздух, насыщенный водяной пылью. Где-то впереди бежала подземная речка, и от одной мысли, что наконец-то смогу напиться досыта, ощутил восторженное, мальчишеское нетерпение.
– Здесь нельзя пить, – предупредила она. – Это рапа.
Дальше мы все время шли на подъем, который иногда становился крутым или вовсе превращался в лестницу. Кажется, на этом подъеме я начал постепенно оживать: сперва стал различать запахи, вернее, только один, не характерный для пещер, смолистый запах вереска, который знал с детства, потому что почти каждую субботу, зимой и летом, мы ходили с матушкой ломать его на веник.
– Вереском пахнет, – непроизвольно сказал я, но никто не ответил.
Потом я принюхался и точно угадал происхождение аромата, когда на повороте случайно коснулся лицом ее головы, – запах исходил от волос!
Через некоторое время появилось осязание, и я ощутил касание какой-то легкой, шелковистой ткани к своей руке и почувствовал жесткие пальцы поводыря на своем запястье. Передвигаться в полной темноте я привык давно и в общем-то не нуждался в нем, но женщина не отпускала руки. После того как несколько раз, споткнувшись, толкнул ее и наступил на пятку, не выдержал и попросил отпустить.
– Хорошо, – согласилась она. – Иди сам.
И только высвободил руку, как тут же потерял ориентацию и едва устоял на ногах.
– Но я же ходил! Я шел вслепую!..
– Шел, пока был зрячим. – Ее жесткие пальцы вновь оказались на запястье, и опять пахнуло вереском.
– Что у меня с глазами?
– Пещерная слепота.
Ее тон отбивал всякое желание спрашивать. Я долго и равнодушно плелся за ней по каким-то переходам и лестницам, будто в огромном доме с этажа на этаж, пока вместе с чувствами не начала восстанавливаться память. И произошло это от того, что новые, необношенные сапоги начали натирать мозоли выше пяток, ощутимые уже при каждом шаге. Пожалел свои привычные ботинки, потом вспомнил волчий жилет Олешки и оружие, оставшееся вместе с одеждой.
Плохо помню, что я говорил и какими словами, скорее всего просил вернуться, чтоб взять кольт и безрукавку. Возможно, сказал резко или даже пытался вырваться и пойти назад, и, видимо, разъярил своего поводыря.
– Молчи, изгой! – гневно говорила она. – У тебя жидкие мозги! Ты хоть понимаешь, что был в мире мертвых? Откуда ничего нельзя выносить?
Я уже ненавидел ее, и это чувство было неотступным весь путь, который как-то отметился в сознании.
Кажется, мы поднялись в какой-то путаный лабиринт, поскольку очень долго петляли и я часто спотыкался. Потом был длинный и узкий штрек с деревянной крепью – под руку попадали вертикально стоящие бревна, и, наконец, я снова ощутил в воздухе влагу.
– Здесь озеро, – вроде бы сказал поводырь, но голос показался другим – бархатным и приятным. – Тебе нужно искупаться.
Расстегивать тугие пуговицы не хватило терпения; выворачивая наизнанку, я с треском содрал с себя одежду и ринулся в воду. Показалось, что тело зашипело, будто раскаленный, пересушенный кирпич. Остальное было как во сне, когда мучает жажда.
Вроде бы сначала пил, упав вниз лицом, пока не начал захлебываться, потом забрел по горло и стал тянуть губами, как чай из блюдца. Желудок быстро наполнился, потяжелел – жажда не проходила! Тогда я выбрался где помельче, сел на дно и стал хлебать воду пригоршнями. И чудилось, мышцы размокли, теряли упругость, позвоночник слаб и переставал держать, а потом отказали руки. Я и раньше уставал, но не до такой степени, и хватало нескольких минут, чтоб отдохнуть; тут же сидел бесформенным комом, и оттого, что пил, еще больше расплывался и раскисал с ощущением, что не засыпаю, а растворяюсь, будто соль…
Когда я проснулся (или очнулся, хотя, казалось, сознания не терял), то сразу ощутил повязку на глазах, и настолько тугую, что не мог поднять век. Руки и ноги тоже оказались чем-то стянуты, не пошевелиться, будто в пеленки завернули! И вдруг вспомнилось: да мне же всего пять лет, и еще в жизни моей ничего не было, если не считать, что очень хотел соли, и потому как ее не давали, то я заболел неизвестной болезнью. Мы лежали с дедом и умирали, но пришел Гой, дал соли, завернул в горячую шкуру красного быка, а сам ушел. Теперь вот проснулся в горнице, где-то рядом должен быть мой дед. Слышно, родители хлопочут по хозяйству, бабушка на кого-то ворчит, братья-двойняшки спят в одной зыбке, и если сейчас позвать, то все прибегут, обрадуются, закричат и начнут сдирать присохшую шкуру. И будет очень больно, поэтому лучше еще немного полежать, испытывая покой, тепло и приятную ломоту в теле, все равно ведь увидят, что проснулся, и придут сами.
Пожалуй, я бы опять уснул, однако услышал рядом с собой громкое чавканье, подумал, что бы это могло быть, и догадался – братья жвачку жуют. Обычно матушка нажевывала пряник, завязывала в марлю и вкладывала в вечно орущие рты двойняшек. Они сразу затыкались, и дед весело говорил:
– А, зачмокали! Караси озерные!
Эти ощущения длились несколько минут, пока я не вспомнил, что напился воды и заснул в подземном озере, значит, я не в детстве, а сделал какой-то огромный круг и вернулся назад, снова оказавшись неподвижным и беспомощным.
Только сейчас от одной мысли о соли начинает тошнить, настолько она отвратительна.
Я пошевелил конечностями и обнаружил, что не только связан крепко, но еще и прикручен к кровати и вроде бы раздутая, горячая левая рука находится отдельно от туловища.
И в изголовье все чавкают, чмокают…
– Кто там? – спросил я, едва разлепив спекшиеся губы.
– Что, проснулся, доходяга? – раздался веселый стариковский голос. – Сейчас сестру кликну.
Он простучал пятками мимо меня, скрипнула дверь. Самым неожиданным показалось то, что сознание сразу же после пробуждения было чистым, ясным, без всякого «возвращения» в реальность, будто я задремал всего на несколько минут.
Если сестра, значит, больница. Но как попал сюда? Сонного принесли? Прямо из пещеры?..
– Дай воды, – попросил, когда старик вернулся.
Он приподнял мою голову, поднес стакан, – вода показалась теплой и солоноватой, как в подземном озере.
– Почему меня связали?
Старик вздохнул.
– Да ведь повязку с глаз сдергивал и капельницу не давал ставить, трубки рвал. Два градусника разбил, я вон ползал, ртуть собирал на бумажку.
– Зачем капельницу?..
– Дошел совсем, кожа да кости, а кормить нельзя, пока доктор не посмотрит и диету не определит. Вот тебе и дают питание.
Видимо, дедок давно валялся по больницам, толк в медицине знал.
– Развяжи меня, – попросил я.
– Сестра придет – развяжет, – опасливо сказал старичок. – Ты кто будешь-то? А то привезли без памяти, документов нет. Тут лагеря кругом, жулики беглые…
– Не бойся, я не жулик…
