Участковый начал воспитывать, и это был хороший признак.
– Нажрался, заблудился, теперь из-за тебя надо санборт в райцентр гнать! А ведь не пацан, тридцать три года!
– Не надо санборт, – попросил я. – Отлежусь немного и уеду сам. Только не сообщайте…
– На чем уедешь? Весна, дороги развезло, и ни одного моста на речках.
– Да уж, нынче весна так весна, – добавил старичок. – Зима снежная была, в горах столько навалило…
– Нет уж, отправим, и еще вертолет оплатишь! – заявил участковый.
– Откуда деньги? На стипендию живу…
– Привыкли! Если студент, значит, никакой ответственности! Отпустят волосья и ходят, недоросли, мать вашу…
– Чего уж так-то? – опять вступился дедок. – Ну, бывает, ошибся молодой человек. Все мы не святые…
– Ладно, отлеживайся. – Слышно было, участковый сумку взял с тумбочки. – До чего себя довел, а? Дистрофик!.. Хоть понял что-нибудь?
– Понял, на всю жизнь наука, – забормотал я ему вслед. – Спасибо!
– А ты ведь не по пьянке в горах-то оказался, – уверенно сказал наблюдательный дедок, когда тот вышел. – И никакой ты не студент. Я их за версту чую.
– И тебе спасибо, дед, выручил. – Я сел на кровати, спустив ноги.
– Любопытно мне, как бы отбрехиваться стал, спроси он про глаза? Отчего они заболели-то? Сразу оба на ветку наткнул? Или сор попал? Может, трахома?
– Не знаю, что-то сделалось…
– Зато я знаю. У тебя глаза свету боятся, верно? Если б ты все время на свету был, с чего бы забоялись-то? Значит, долго в темноте сидел, глаза и отвыкли. И выходит, ты не по тайге плутал, а где-то под землей, в пещерах.
– У тебя железная логика, Григорьич.
– Да, логика есть – зубов нету, – мгновенно ответил он. – И долго плутал ты, пожалуй, месяцев пять.
– Не угадал. Всего три недели…
– Это ты милиционеру скажешь – три. Волосы-то у тебя темные, и только концы на солнце выгорели. Значит, на четверть отросли без света.
– Сейчас так модно, я концы обесцветил.
– Чем обесцвечивал-то?
– Перекисью.
– А, тогда конечно! – Будто бы удовлетворенный моим сообщением, старичок замолчал.
– На улице сейчас темно? – спросил я.
– Да уж первый час, пора спать ложиться. Больница хоть и поселковая, а соблюдать режим надо. Я ведь завтра домой! Доктор здесь строгий. Обычно за нарушение режима выписывают, тут наоборот… А я так по дому соскучился.
– Тогда выключай свет и ложись.
– И то верно. – Он простучал пятками и щелкнул выключателем. – Сплю я крепко, ничего не слышу, так что… А пещера есть, длинная, со всякими ходами. Ее только местные знают, и то не всякий… Зайти можно от истока речки Березовой. Значит, автобусом до Вижая, а там пешочком верст тридцать будет. Думаю, туда тебя занесло, а куда еще? В нее ведь попадешь, так можно не то что пять, а десять месяцев блукать. Один раз я залез – мать родная!
Не договорил и заскрипел сеткой кровати.
– Спасибо, Григорьич.
Стянуть повязку с головы не удалось, глаза замотали профессионально, пропустив бинт под волосами. Я нашел узелок, раздергал его и раскрутил повязку, под которой оказалась еще и бумага, вероятно, светонепроницаемая.
И разлепил веки.
Прежней нестерпимой боли я не ощутил, хотя глазницы начинало ломить от легкого движения глаз, полос и черных зигзагов тоже не было – окружающий мир оказался залитым молочными, непроглядными сумерками, в котором я не увидел даже своих рук, поднесенных к лицу. Проморгался, протер глаза – бесполезно…
Подождав, когда дедок засопит, я встал на ноги, сделал два шага – вроде ничего, даже не качает, только суставы скрипят. Нащупал перед собой тумбочку, за которой оказалось окно – обыкновенное, деревенское, с выставленной зимней рамой, и услышал за стеклом шелест листвы.
Все-таки была весна…
Значит, я пробыл все это время в копях. Как в детстве, когда ушел на Божье озеро всего на несколько часов, а вернулся на третьи сутки…
Нет, я допускал, что такое возможно, поскольку уже во второй раз испытывал этот мощнейший сбой во времени; другое дело, в тот момент, как и в возрасте шести лет, не мог объяснить, как и почему произошло его замедление. Ни себе, ни окружающим. Что это, особое состояние материи в зонах глубинных разломов? Иное положение Солнца относительно каких-то определенных точек на Земле или какое-то необычное, аномальное явление?
Почему-то ведь кажется, что над Манарагой в полдень солнце входит в зенит, будто на экваторе? И отчего только из единственной точки можно наблюдать потрясающий восход солнца и открывающийся в это время космос?
Потом, когда я начал «собирать» и рисовать карту Путей и Перекрестков, часто вспоминал это свое напуганное состояние и рой противоречивых, сумбурных мыслей, которые и дали первый толчок. Именно там, в больнице, после пробуждения (а я до сих пор уверен, что спал и не терял сознания) и возникла догадка о существовании Путей, которые мы когда-то ходили искать с дедом и долго ждали Гоя на Змеиной Горке.
И там же, в больнице, вспомнил о Тропе Трояна и о «вечах» его, упоминаемых в «Слове о полку Игореве». Текста я не знал наизусть и, будучи слепым, «увидел» его в своем воображении и прочитал дословно нужные места. (Потом проверял, оказалось точно.) Вещий Боян, певец
Две
Меня настолько захватили эти мысли, что не заметил, как началось утро, и, мало того, не засек момента, когда восстановилось зрение. Спохватился, увидев багровый восход за окном, и понял, что вижу давно, как только начало светать. Правда, мир еще казался мутным и колеблющимся, словно виделся через чужие сильные очки, но уже виделся! И не успел толком порадоваться, как услышал голос дедка:
– А теперь завязывай глаза. Видишь, солнце белеет?
Доктора мы ждали все утро, но в палату то и дело заходила медсестра – приносила градусники, завтрак, ставила капельницу, потом прибежала с ведром и шваброй, взялась протирать полы. Мой сосед по палате начинал весело сердиться, поскольку в сторону его деревни лесовозы идут только утром и другого транспорта не найти. Я же намеревался уговорить доктора, а если нет, то прикинуться умирающим, чтоб доктор вызвал санборт и отправил в Красновишерск, откуда можно дать телеграмму, например в редакцию журнала, чтоб прислали денег. Оттуда легче уехать. Мне не хотелось оставаться здесь ни на одну лишнюю минуту, потому что я уже
