«Милый папа» пил лет десять, загнал в гроб мать, доведя ее до инфаркта, а теперь взялся за Катю. Когда-то он работал на стройке, где и сел на стакан. После увольнения за прогулы с трудовой деятельностью покончил раз и навсегда, но любовь к выпивке сохранил, уверенно неся ее по жизни.
Мать бегала к участковым, таскала батю к наркологам, тайком ходила к экстрасенсам. Без толку. Батя начал пропивать вещи, в том числе и Катины. Ладно бы просто пил, скотина, так еще и права, нажравшись, качал. С мордобоем и визгом. На улице-то боялся качать, один раз попробовал и схлопотал в рог от каких-то ребяток. Месяц в больнице валялся. Мать хоть немного спокойно пожила. Зато потом началось… Буянить на улице предок теперь боялся, отыгрывался на домашних. Один раз вены вскрыл, мать успела «скорую» вызвать, откачали дурака. Лучше б не вызывала, лучше б сдох…
Нынче милый папочка таскал деньги у Кати. Когда та прятала, начинал воспитание: «Ты, сучка, у меня в ногах должна валяться, я отец твой! Понимаешь — отец! Растил, кормил, обувал! Сопли вытирал да задницу! А где ж доченькина благодарность, а? Где о старике забота?»
Потом в ход шли кулаки. К воспитанию Катя давно привыкла и никак на него не реагировала. Когда у бати наступали совсем критические дни, она уходила к подруге. Батя пропил все, что можно было пропить. Вплоть до бельевых прищепок. Наиболее ценные вещи из своего гардероба Катя хранила у той же подружки.
Когда он случайно узнал, что Катька крутит шашни с ментом, начал плаксиво разоряться:
«Что, доченька, упечь отца хочешь? Отцовское тебе спасибо, доченька». — «Да нужен ты нам, козел. Сопли утри лучше…»
Алексею Катя почти ничего не рассказывала об отце. Да и домой приглашала всего один раз. Дала папику денег на бутылку, лишь бы свалил из квартиры. Леша, в общем-то, все понял, слепым надо быть, чтоб не понять. Из деликатности спрашивать ничего не стал. Как-то разок предложил помощь: «Давай устроим Сергею Михайловичу два по пятнадцать. Или три. Да не лет, Боже ты мой. Суток! Ты хоть немножко отдохнешь. Я так вижу, что живется тебе с ним не очень».
«Не надо. Отец все-таки».
Про рукоприкладство Катя и подавно молчала. Ничего, немножко осталось терпеть. Поженятся они с Лешкой, снимут комнату, а этот пускай тут как хочет. Может, когда с голодухи пухнуть начнет, поумнеет, на работу пойдет. Вряд ли, но пока она здесь, так и будет по карманам ночью шакалить.
Катя сняла свитер, накинула халат и пошла в ванную.
— «Я ударила его сковородой по голове и рукам. Яйца разлетелись в стороны». — Буров, зацепившись за цитату из протокола, взглянул на Величко. — Какие яйца?
— Со сковороды. Там же написано, — обиженно пояснил Стае. — Она яичницу жарила, а соседу приспичило.
— Вызовешь соседку и переспросишь нормально.
Буров, работавший шефом криминальной милиции в отделе, в свое время закончил филфак университета и терпеть не мог стилистических и орфографических ошибок в документах. Стас не понял, что от него хотят.
— А чего ее переопрашивать? Как было, так и написал. В чем проблемы-то?
— В яйцах, — шепнул сидящий рядом Данилов.
Буров перевернул страничку своего еженедельника. Данилов минут на пять опоздал на утреннюю сходку и, о чем шла речь в прологе, не знал. Но наверняка никаких сенсаций. Коллеги-опера сидели со скучными лицами, стало быть, все в норме.
— Вчера был на совещании по итогам двух месяцев. Поздравляю. Мы на твердом последнем месте. Особенно по тяжким преступлениям. Дали месяц сроку для исправления.
— Бытовух мало, — привел аргумент в защиту чести и достоинства отдела старший оперуполномоченный Федя Машков. — А как без бытовух?
— Привыкли на бытовухах да на мелочевке выезжать. В других отделах бытовух не больше. Ты вот, Федор, что раскрыл в этом месяце?
— Много чего. Наркота у Крюкова, кража в универсаме…
— У Крюкова? Так его постовые задержали с наркотой, ты только объяснение взял да следователя вызвал. А в универсаме продавцы на контроле отличились. Твоя-то работа где?
— Оформлял.
— Чем тогда ты от Ирины Петровны отличаешься?
Ирина Петровна служила в отделе секретарем.
— Тем, что усы носишь? И штаны вместо юбки?.А ты, Станислав Иванович, зря улыбаешься, у тебя вообще за этот месяц сплошные баранки.
— Как баранки? — возмутился Величко. — А вчерашнее убийство?
— Нашел чем хвастать! Что ты, убийцу вычислял или гонялся за ним? В чем твоя работа? На месте происшествия засветился? Данилов хоть людей опросил, а ты?
— Кстати, что с мужиком-то? С Буковским? — вспомнил Алексей.
— В изоляторе пока. На трое суток. Следователь задержал.
— А что, сразу подписку нельзя было дать? У мужика жену, можно сказать, на глазах оттрахали… Кто следователь?
— Сметанин.
— Блин, как просишь кого арестовать, так хрен в ступе, а кого не надо — только вьет. Говнюков всяких — на подписку да под залог, а нормальных людей — на нары. Конечно, что с Буковского возьмешь? Лыжи только, без торговой наценки.
— Какие лыжи?
— Он лыжами торгует.
— А… Не знаю, следак нам докладывать не обязан. И не докладывает. Мужика-то зря закрыл, я согласен.
— А этот как себя чувствует? Раненый?
— Пришел в себя, даже говорить начал, — ответил Стае. — Я сейчас в больничку поеду опрашивать.
— Возьми сразу справку уточненного диагноза, Сметанин просил, — напомнил Буров.
— И спроси, куда они «гайки» дели, которые с бабы сняли, — добавил Данилов.
— Если скажет. Колоть-то его в реанимации вряд ли получится. Можно, конечно, шланг пережать какой-нибудь незаметно…
— Пережми. Еще раз напоминаю про оперплан, — подвел черту Буров. — Разбиться, но сделать надо. Если и здесь провалим, расформируют нас за бесполезностью. И раскрытие по оперданным давайте. Это наш хлеб, наше лицо. Все, по местам.
Возле кабинета Данилов увидел Надю с белым пакетом в руках.
— Здравствуйте, — она кивнула Алексею, — а Костя еще здесь?
— Нет, он в изоляторе, это рядом с райуправлением.
— Мне следователь говорил что-то про изолятор, но вы ж понимаете, я ничего вчера не соображала. Ему можно пакет передать?
— Да, конечно. Пройди, я запишу адрес, тут недалеко.
Алексей открыл кабинет, кивнул Наде.
— А что Косте будет, не знаете?
— Не знаю. Послезавтра отпустят. До суда. Может, до суда и не дойдет, так дело прекратят, но маловероятно. Все-таки труп… Вот адрес, — Данилов протянул Наде бумажку.
Она задержалась на пороге, что-то собираясь спросить, но так и не спросила, шепнула: «спасибо» — и вышла из кабинета.
«Жили себе люди, никого не трогали, любили, работали… Выйди Надя на пять минут позже от подружки… Кто-то скажет — стечение обстоятельств. Я ничего не скажу».
Алексей сходил в дежурку, получил парочку свежих заявлений и парочку свежих анекдотов.
На обратном пути столкнулся с протухшей личностью, судимым господином Павлом Студневым по кличке Стульчак. Наверное, в преступном мире клички вешаются не случайным манером, ведь в них зачастую довольно точно отражается сущность фигуры.
