— Нет. Шеф ваш. Буров.
— Лично?
— А как же еще? Он, кстати, прав. Если Буковский сдернет, то, пока его не поймают, мокрушка будет считаться нераскрытой. Формально, конечно. А вы и так по показателям в самом низу. Поэтому рисковать не стоит. Верно?
Алексей повесил трубку. Горячка белая. Он навестил Величко. Тот шушукался в кабинете со Стульчаком.
— Ну-ка, исчезни, — Данилов кивнул Студневу на дверь.
Обиженный Стульчак вышел: «Ничего, я-то исчезну…»
— Ты ездил к раненому?
— Да, прокатился, опросил.
— Что лопочет?
— Ничего не лопочет. Отшибло. Но никого не насиловал и не грабил. Это помнит хорошо.
— А кто вообще такие?
— Мелкоорганизованная преступность. Живой — в розыске за налет на инкассатора, дважды судимый. А по покойничку ответ от экспертов жду. Они пальчики его на проверку по компьютеру заслали. Скорее всего, на инкассаторские деньги «тачку» и купили.
— Милые мальчики. Шмотки не осматривал?
— Я их изъял просто и Сметанину отвез. Он будет искать следы биологических выделений.
— Колец не было? Потерпевшей?
— Нет. Могли в больнице свистнуть. Я ни «лопатников» их не нашел, ни золотишка. Цепочки у ребяток всяко имелись.
Диалог был прерван телефонным звонком.
— Да? — Величко снял трубку. — Так. Понял. Погоди, ручку возьму. Все, пишу… Ого… Солид-няк… Все, благодарю за службу.
Повесив трубу, Величко щелкнул пальцами:
— Превосходно! Ладошки нашего почившего насильника обнаружены на прошлогоднем убийстве в Красногвардейском районе и на двух разбоях. Все глухонько. Сейчас мы по этому поводу бумажечку напишем.
Стае извлек из стола пару листочков и принялся за работу.
Алексей вернулся к себе. Работайте, господин Данилов, работайте. Вы на последнем месте. Кризис.
Катя включила утюг, достала из-под своей тахты сумку. Надо погладить платье. Завтра у Леши день рождения, она отпросилась с работы, с утра пробежится по магазинам и поможет Вере Геннадьевне приготовить салаты. Отпраздновать решили скромно, пригласив двух друзей Леши с женами. Сумку с платьем и бритвенным набором Катя принесла домой накануне, спрятав ее под кровать.
Утюг нагрелся, Катя вытащила платье, потом, помедлив, решила достать и набор, чтобы завернуть в красивый пакет.
Набора не было. Вчера он лежал на дне, под платьем. Катя, не веря, еще раз пошарила в сумке, но увы, пусто, как в вакууме. «Может, все-таки забыла положить? Нет, нет, что ж я, без памяти? Вот здесь, на дне он лежал… Вчера».
Катя выпрямилась, минуту-другую сидела без движения. Потом резко поднялась, выглянула из-за шкафа. Отец по-прежнему валялся на диване прямо в своей вонючей болоньевой куртке и грязных ботинках. Накануне, придя домой, батя клянчил у нее денег, говоря, что нашел работу, но надо сперва заплатить какому-то Витьку. Он-де замолвит словечко, и батю возьмут. Катя, естественно, ничего не дала, пустые разговоры родителя были не более чем разговорами. Батя пошипел, пострадал и завалился спать.
Катя толкнула отца. Тот очнулся, дохнув какой-то керосиновой смесью, и недовольно проскрипел:
— Чо, в натуре?
— Ты на какие нажрался, скотина?! — Катю затрясло от ярости, она уже догадалась, на какие. — Ты сколько, поганец, меня мучить-то будешь? Где бритва?
Родитель попытался выпрямиться, но свалился на пол.
— Отстань ты… Мне надо было. Он вскарабкался по стеночке и сумел встать на ноги.
Катя заплакала.
— Гад поганый, как ты… О Господи…
— А я тебя как че-е-ека вчера про-про-сил. Пра-а-асил? Дала? Хер ты отцу чо дала. Подыхай, отец.
— Скотина, это Лешке подарок! Я на него два месяца у прилавка надрывалась! Да что ж ты за человек-то?..
— Во! Во! Мусорку своему — подарочки, а отцу родному на жизнь — дулю с маслом. Я тебя вое… воспи…
Батя завел старую бодягу:
— Ты мне хоть раз сказала: «На, папочка, на хлебушек»? Я подыхать буду, доченька не откликнется.
— Да скорей бы, — Катя ладонями вытерла слезы.
— Че-е-го? — замычал папаша. — Скорей бы? Квар-квар-тирку хочешь получить? Ментяра подучил? Во те, а не квартирка!
Он согнул руку в локте, ткнув кулак Кате в лицо.
— Уберись ты, козел. Вместе со своей квартирой! — она брезгливо оттолкнула руку, отчего папашу повело и он снова рухнул на пол.
— Ах ты, сучка ментовская!.. Я те… Папашка схватил валявшуюся на полу пустую бутылку, распрямился.
— На кого руку подымаешь?
Удар пришелся в Катино плечо, хотя родитель, целил в голову. Она вскрикнула, присела. Папашка оказался не таким пьяным, как она думалa, опрометчиво повернувшись к нему спиной. Бутылка отлетела в сторону.
— Хр-ры-ры… Зашибу, крыса!..
Черная горячка. Тупик. Беспросвет. Сознание улетучилось из тела и спряталось в брошенной бутылке. Осталась зомбированная оболочка, уже ничего не соображающая.
По инерции родитель пошел вперед, свалившись на Катю. Она не удержалась на ногах и, падая, стукнулась затылком об острый край шкафа.
— А-а-а…
Папаша левой рукой прижал Катину шею к полу, а правой ударил по лицу.
— На отца руку?.. Сукина дочь!
«Передаем песню группы „Скорпионз“ „Я теряю контроль, когда вижу тебя“ в исполнении Иосифа…»
Контроль потерян. Как прекрасен этот мир. Посмотри.
Катя задыхалась. Батя хоть и жил впроголодь, но весил под восемьдесят. Вместе с черной горячкой. «Пьяный я был, не соображал, что делал, не виноватый. По трезвяни — родную дочь? Да Господь с вами, ни в жись!»
Серое пятно вместо батиного лица, брызги мутной слюны, искорки-мухи вокруг висящей под потолком сорокаваттки…
…Отчаянная попытка вырваться. Выбраться из-под обломков. Глотнуть свежего воздуха… Один, один маленький глоточек. Помоги…те! Не хо… Искорки срываются с лампочки и мчатся к ней. Их так много, все больше и больше, настоящий фейерверк на фоне черного неба… Не хочу!!!
Шнур. Соломинка. «Держи меня, соломинка, держи…» Сознание не отключилось, оно будет тащить уже утонувшее тело наверх… До последней секунды.
Пальцы сжались. Катя дернула, рванула из последних (ну, почти последних) сил шнур. Горячий
