естественно, предполагалось использовать только «втемную», без объяснения истинной подоплеки происходящего) он обосновал, разумеется, только первой причиной.
Олег позвонил сестре вчера вечером и, обрадовав своим внезапным появлением на родной земле, договорился встретиться на следующий день, в шесть часов вечера, у входа в театр «Современник». Правда, при этом ему пришлось довольно сильно попотеть, чтобы придумать более менее убедительные и, главное, легендированные доводы, объясняющие, почему они должны встретиться не где-нибудь, а именно в театре, и не в каком-либо другом, а именно в этом театре, а также позволяющие вывести за рамки этого мероприятия Ольгиного мужа, с которым, кстати говоря, у Иванова сразу сложились и поддерживались очень хорошие, можно даже сказать, приятельские отношения и который, как следовало предполагать, мог возыметь вполне объяснимое желание составить им компанию в этом совместном культурном походе.
Олег снова неспешной, даже как бы ленивой, походкой прошелся мимо белоснежного фасада здания, с треугольным фронтоном и четырехколонным декоративным перистилем, довольно ярко освещаемым двумя элегантными пятиламповыми чугунными фонарями, симметрично, на небольшом отдалении, стоящими по обе стороны от входа в театр, и приблизился к расположенному возле его правого угла длинному афишному стенду. Пробежав беглым взглядом по списку действующих лиц и исполнителей одного, затем другого, затем третьего спектакля, он снова, почти машинально, поднес к глазам часы. Было уже почти десять минут седьмого. Через несколько минут, согласно полученным в Париже инструкциям, в театре должен был появиться самый главный персонаж предстоящего сегодня основного, нетеатрального, действа.
– Молодой человек! – раздался сзади веселый, хотя и немного осторожный женский голос.
Олег стремительно обернулся и, выдохнув «Олька!», тут же обхватил руками и прижал к себе стройную молодую женщину в коротеньком норковом полушубке, ощутив своей щекой шелковистый перелив, так хорошо знакомых ему и на ощупь, и по запаху пышных темно-каштановых волос, с небрежной элегантностью прибранных сзади в некое подобие пучка.
– Ну-ну, потише, медведь, – непроизвольно покачиваясь в крепких объятиях, с легкими насмешливыми нотками в голосе негромко пропела женщина. – А я смотрю сзади, ты это, не ты. Только по жесту и узнала.
– По какому жесту? А-а, время посмотрел, – догадался не желающий ее из этих объятий выпускать Иванов и тут же добавил притворно равнодушным тоном: – А что, приметный жест?
– Очень приметный, – совсем уже почти шепотом выразительно подтвердила женщина.
– Хм, будем иметь в виду.
– Имей, имей, Джеймс Бонд.
Ольга, освободившись, наконец, от почти борцовского захвата, сделала шаг назад, и через секунду Олег увидел перед собой две улыбающиеся карие миндалинки в обрамлении мелкой сеточки характерных морщинок, являющихся свидетельством не возрастных перемен, а, скорее, просто природной веселости нрава. Миндалинки, правда, вдруг, почему-то, тут же чуть прищурились под нахмурившимися стрелками бровей.
– Та-ак, это еще что такое? – строгим тоном произнесла сестра и протянула руку по направлению к претерпевшей определенные, немного смутившие ее, изменения шевелюре брата. Она была старше Олега на четыре года, и эта, пусть и небольшая, особенно с переходом во взрослое состояние, разница в возрасте тем не менее всегда давала ей основание проявлять по отношению к нему покровительственно-заботливые чувства. – Надо же, всего на какие-то полгода выпустишь из-под контроля, и на тебе. Челочку какую-то отпустил, грязь развел под носом. Тоже мне, Пол Маккартни в молодые годы. Неужели вам в посольстве и... в органах ваших такие куафюры носить разрешают?
– Тихо, тихо, тихо, – аккуратно, но быстро и твердо вернул брат руку сестры в опущенное состояние, одновременно стрельнув глазами по сторонам, с целью установить, не привлекла ли их горячая встреча чьего-либо повышенного внимания, и вообще оценить складывающуюся вокруг обстановку, и тут же, подхватив Ольгу под локоть, буквально потащил ее за собой в сторону входной театральной ротонды. – Потом, потом поговорим. О куафюрах... посольствах, органах. Внутри, в тепле.
– Бедненький, никак, замерз? – бросила еле поспевающая за ним Ольга. – На такой детской температуре.
– Конечно, замерз. А то. Полчаса почти тут, без малого... околеваю, тебя поджидаючи, – уже тянул ее по ступенькам Иванов.
– Подожди, дай хоть афишу посмотреть, что за спектакль. Ты же мне даже не сказал, когда звонил, – продолжала по инерции немного сопротивляться следующая за ним сестра.
– Хороший спектакль, хороший.
– «Бесы», что ли?
– Нет, не «Бесы».
– А какой?
Олег потянул на себя дверь, скрывающую небольшой, вытянутый в длину «предбанник», в дальнем левом углу которого располагались театральные кассы, а прямо, в центре, другие, уже открытые двери, ведущие непосредственно в фойе театра.
– Сюрприз. Сейчас программку купим, увидишь.
Лавируя между заполнившими предбанник театралами, в отличие от него в тепле ожидающими подхода своих спутников и спутниц, Иванов на ходу расстегнул пальто и, достав из бокового кармана пиджака билеты, через секунду протянул их стоящей на контроле сухопарой строгой старушке в темно-синей униформе, зажавшей в своей левой руке десятка полтора вытянутых и сложенных пополам одинаковых белых программок. За билетами последовала сотенная купюра. Получив назад надорванные посередине билеты, программку и сдачу, Олег мельком и на этот раз практически незаметно бросил взгляд на свои наручные часы. Было четырнадцать минут седьмого.
Помогая сестре освободиться от ее норкового полушубка, оперработник быстро и внимательно оценил складывающуюся диспозицию. Народу в театре было пока еще немного: в гардеробных даже не успели образоваться очереди; по фойе, в основном парами, прогуливалось десятка два будущих зрителей, лениво переговаривавшихся между собой и разглядывавших развешанные на стенах портреты артистов.
Сдав стоящей за барьером очередной бабушке в униформе верхнюю одежду и получив от нее номерки и маленький театральный биноклик, Олег поспешно, желая опередить всех возможных конкурентов, подвел свою даму к еще не занятому невысокому и мелкогабаритному коридорному диванчику, без подлокотников и спинки, стоящему самым последним в ряду ему подобных вдоль длинной продольной стены фойе. Он сразу положил глаз на эту банкетку: с нее, не привлекая к себе большого внимания со стороны остальных присутствующих, очень удобно было вести наблюдение за всеми лицами, попадающими в этот просторный холл, и, самое главное, за всеми теми, кто возымел желание удалиться в расположенные справа, в глубине, специализированные помещения, помеченные соответствующими табличками с изображениями мужской и женской фигурок.
Усадив сестру на гладкий и невзрачный дерматин банкетки, Иванов приземлился на нее сам таким образом, чтобы иметь возможность, ведя непринужденную беседу со своей дамой, одновременно свободно и без помех обозревать дальний конец фойе и подходы к тому из вышеупомянутых, разделенных по половому признаку, помещений, которое, в силу сложившихся обстоятельств, вызывало у него особый, повышенный интерес.
Заметив внимательный взгляд, который сидящая рядом с ним дама с прибранными в пучок шелковистыми темно-каштановыми волосами снова устремила на его прическу, явно ее удивившую и даже озадачившую, Олег поспешил опередить назревающий вопрос и вообще взять инициативу в предстоящем диалоге в свои руки.
– Ну, давай, давай, рассказывай. Как тут у вас. Как дела. Как сама, как Георгий.
– Тебе же вчера все уже доложили. В том числе и сам Георгий.
– Да что там по телефону доложишь. Все в общем и целом. Ты давай все подробно. По порядку. С чувством, с толком, с расстановкой.
– Да, собственно, и не о чем подробно-то. Все вроде нормально, тьфу, тьфу, тьфу. Все на прежних местах, при прежних делах. Слушай... что-то ты всё-таки... как-то...
– Изменился? Возмудел, похужал? То есть, наоборот, возмужал, похудел? Ну так что ж ты, мать, хочешь. Растем, взрослеем.
