– Так что нам теперь делать? – с жалким подобием улыбки, напоминающей бледную тень от недавнего сияния, спросил Баранкин.
Он воззрился на меня с таким видом, будто я был по меньшей мере древним вещуном- прорицателем, восставшим из степного кургана.
– А я откуда знаю?
– Но ты ведь мой шеф.
– Был. До сегодняшнего дня. А как будет завтра… – Я развел руками.
– Может, откажемся… – сказал Баранкин с несчастным видом.
– Поздно, Анюта, поздно, ревком закрыт, пожалуйте на фронт, барышня. Нас с тобой, сам понимаешь, никто и спрашивать не будет. Поэтому мой тебе совет – не спеши заводить наследника.
– Почему?
– Все очень просто, дружище: купить нас невозможно, свое дело мы знаем туго, работать будем без дураков, а значит, вскоре кому-нибудь встанем поперек горла. Финал нарисовать? – Уволь… Не нужно.
Лицо Славки стало мрачным и задумчивым.
– Хватит меня пугать, – наконец сказал он решительно. – Я тоже хорош… начал труса праздновать раньше времени. – Это не трусость, а инстинкт самосохранения.
– Брось… Твои слова не более чем казуистика. Не знаю, как ты, а я подчинюсь приказу, – сказал решительно Баранкин. – Ну а я – тем более. – Так в чем вопрос?
– Вопрос в моей слабохарактерности. Начальства я боюсь как черт ладана, а потому спорить с ним не намерен. Подставлю безропотно шею под новый хомут и буду тащить воз, пока копыта не отброшу. Что поделаешь, таков удел мента. Служба… Ты сейчас куда?
– Туда же, куда и ты. Сдавать дела.
– Мать честная! – схватился я за голову. – Ведь мне для этого и месяца не хватит. Там у меня такое творится, что сам нечистый ногу сломит.
– Вот и воспользуйся моментом быстренько сбагрить все как есть. К работе в новом отделе приступаем завтра. Все оргвопросы – на контроле у генерала. Так что задержать нас не смогут ни под каким соусом.
– Единственная радость за сегодняшний день…
К вечеру я был свободен, как искатель приключений в дебрях Амазонки: делай что хочешь, иди куда глаза глядят и не думай ни о чем другом, только о еде.
А поскольку зов желудка стал таким настырным, что напрочь заглушил все другие человеческие инстинкты, я не задумываясь направил свои стопы в сторону предместья, где в небольшой скромной дачке жил мой бывший шеф Палыч.
После ухода из органов, он некоторое время маялся без дела, а затем, использовав старые связи, устроился на работу в исполком.
Палыч жил бобылем и готовил обеды сам, но так, что пальчики оближешь.
– …А что работа? Сижу сиднем с утра до вечера.
Иван Павлович достал из шкафчика бутылку настойки и вопросительно посмотрел на меня; я сделал невинное лицо и выразительно придвинул рюмку поближе.
Палыч с укоризной вздохнул, но все-таки наполнил ее как положено – по 'марусин поясок'. Себе он налил апельсинового сока.
Выпили мы не чокаясь.
Я едва не поперхнулся, когда настойка обожгла горло и покатилась раскаленным колючим шаром в желудок. – Уф-ф… Я поторопился запихнуть в рот маринованный огурчик. – Вот это да-а… Иван Палыч, рецептик не подкинете?
– Это можно… – с хитринкой ухмыльнулся он. – Но есть одна загвоздка.
Я с удивлением посмотрел на его засушенную физиономию.
– Какая загвоздка?
– Для того чтобы приготовить настойку… э-э… требуется много свободного времени. У тебя оно есть? – Скоро будет… Я помрачнел.
– Ты что, увольняешься?
– Хуже. Перевожусь в УБОП.
Палыч остро сверкнул своими, отнюдь не стариковскими, глазами.
– А это что за зверь? – Чудовище… – ответил я упавшим голосом. И объяснил, как мог.
– Были слухи… – сказал Палыч. – Еще в мою бытность. Но тогда все на уровне слухов и осталось. А сейчас, видать, здорово прижало, коль решили создавать такую структуру. – Еще как прижало. Мне ли вам об этом говорить. Палыч согласно кивнул и задумался. – Да, тебе не позавидуешь… – сказал он некоторое время спустя.
– Вот именно. Самый лучший вариант в сложившейся ситуации – толочь воду в ступе. Так что времени у меня может быть сколько угодно.
– Сомневаюсь. На тебя это совсем не похоже. Но с другой стороны…
– Если я где-нибудь выпячусь, – подхватил я его мысль, – то тогда вообще могу освободиться от всех земных дел.
Палыч внимательно посмотрел на меня и сокрушенно покачал седой головой.
– Не нравится мне… э-э… твое настроение. Неужели все сейчас обстоит так плохо?
– Архигнусно. Лучшие кадры, настоящие профессионалы, уходят, а на смену им такое дерьмо плывет, что диву даешься.
– И при мне такое было. Правда, гораздо реже. – Было, но все-таки… Сейчас в этом деле творится вселенский бардак. – Это точно…
– Многие поступают на службу в милицию (нередко за взятки) только по причине полной несостоятельности и непригодности к другому роду занятий, где требуется отсутствие лени, ум, порядочность и другие качества, присущие истинным представителям рода человеческого. А для таких, как они, все это – пустой звук.
– В мои времена тоже были всякие. – Да, но большинство работало на совесть. Даже я это еще помню. – Не все.
– Согласен. Некоторые шмонали потихоньку пьяниц, кто-то обкладывал данью карманников и содержателей тайных притонов, могли за небольшую мзду закрыть глаза и на кое-что похуже… Но таких не только простые люди, но и мы называли 'мусорами', и век их в органах был почти всегда короток. – Пожалуй, в этом ты прав.
От воспоминаний Палыч даже помолодел.
– Было, было… – сказал он мечтательно.
– А как сейчас власть предержащие? – решил сменить я тему разговора. – Что там у вас в исполкоме? – Замнем для ясности… На лице Палыча явственно проступило омерзение.
– К сожалению, деваться мне некуда, а то давно бы ушел, – продолжил он. – Но пенсии едва хватает на хлеб насущный. И не могу бездельничать.
– Значит, и у вас, как везде: полное разложение с уклоном в не поддающийся излечению маразм, – резюмировал я свой плач в жилетку и отважился опрокинуть в рот еще одну рюмку супернастойки. – Ваше здоровье…
Уходил я домой за полночь. Разогретый воспоминаниями, которым мы предавались весь вечер, Иван Палыч на прощанье чуть не прослезился.
Уже в конце проулка, у поворота, я обернулся.
Он стоял прислонившись к забору и в свете уличного фонаря казался бездомным нищим, подсчитывающим подаяние. В его согбенной фигуре мне почудилось такое отчаяние, что я едва не повернул обратно.
Хреново остаться на старости лет бобылем. Впрочем, нередко старики и в большой семье
