супермини-словарю еще несколько русских выражений – 'а-а.,.', 'ну?', 'бля!', 'клево' и (в постельных сценах) английское – 'нес, нес, иес!' (это для того, чтобы лишний раз подтвердить, что мы являемся неотъемлемой частью цивилизованного О-о-о… – с вожделением простонала в ответ Антонина и наконец посмотрела мне в лицо. – Петруха! -возопила она почти в экстазе. – Гоша, это Петруха!
А, Петро… – сказал недовольным голосом Гоша, посмотрев на меня искоса одним оком. – Ну… входи… Ты чего здесь толчешься!? – прикрикнул он на Антонину. – Мы сами тут разберемся.
Слегка пригнувшись, чтобы не набить шишку, я последовал за Гошей внутрь пристанища бомжей. Дслей за мной тихонько потянулся и Чвык, стараясь быть незаметным. Но недремлющий глаз разозленного Гоши в этот момент мог рассмотреть даже вшу на кончике булавки.
Чвык! – рявкнул ржавым пропитым голосом Гоша. – Тебя кто звал?
Ну,это, я как все…
А ежели как все, то канай отсюда, кишкомот! Пош-шел!.. Гоша с неожиданным проворством пнул Чвыка под зад ногой.
Бродют тут.., всякие… – бубнил он, топая впереди по длинному узкому коридору, похожему и по запахам, и по освещению на прямую кишку.
Думаю, что под 'всякими' он подразумевал не только горемычного Чвыка, но и меня. Я благоразумно помалкивал и все свое внимание обратил на дорогу. Гоша освещал нам путь маломощным фонариком, и я практически не видел, куда ступают мои ноги.
Мне повезло – я добрался туда, куда нужно, без падений, увечий и переломов, хотя несколько раз и спотыкался, а однажды едва не угодил в какой-то провал, откуда слышалось журчание воды.
Жилище Антонины и Гоши оказалось на удивление просторным и светлым. Наверное, когда-то здесь была дворницкая, а может, прачечная или – уже в наши времена – бойлерная. Как бы там ни было, но места в этом отделении подвала хватало на десятерых.
Свет в жилище бомжей проникал через прямоугольной отверстие в потолке подвала, закрытое старыми стекленными рамами и укрепленное арматурной сеткой – от проникновения нехороших людишек. Наверное, в старые времена здесь стоял небольшой лифт – скорее, подъемник – для хозяйственных нужд, Самое интересное: помещение было обставлено как настоящая гостиная – скорее всего стараниями и под руководством Антонины.
Бомжи притащили сюда старинный секретер с подпаленными боками (наверное, с какого-нибудь пожариша), диван без спинки и ножек (он стоял на кирпичах), несколько видавших виды грубых кресел и стульев (явно казенных, из присутственных мест), раздвижной стол – детище первых пятилеток, тумбочку, исполняющую роль чайного столика, дореволюционную швейную машинку 'Зингер' без привода и разных колесиков, старый телевизор 'Электрон', который ничего не показывал, так как в подвале не было электричества, и большой кованый канделябр работы английских мастеров – раритетная и ценная вещь для людей с понятием.
Как попала музейная реликвия в наш город, а затем и в берлогу бомжей, – уму непостижимо.
Что касается Гоши и Антонины, то вряд ли они обладали утонченным вкусом или большими познаниями по части антиквариата. Скорее всего, бомжи умыкнули раритет по пьянке, у какого-нибудь дружка, собирателя металлолома, для вполне прозаической и прагматичной цели – чтобы осветить свое жилище.
Кованые цветы, листья и разнообразные завитушки канделябра были сплошь закапаны стеарином, так как свечи ставились не в предназначенные для них гнезда, а куда ни попадя, лишь бы не высоко.
Вот, – сказал я, водружая свою ношу посреди стола. – Пришел вас навестить.
Оно конечно… ежели так… – Гоша критическим взглядом оценил пакет и немного потеплел. – Садись, отдыхай.
Антонина сама…
Я выбрал кресло. Оно было жестким, но удобным.
Наверное, когда-то в кресле сиживал мелкий чиновник, канцелярская крыса, которому по штату не полагалось мягкое место. Кресло было монументальным и настолько прочно сработанным, что даже не скрипнуло подо мной, несмотря на свой весьма преклонный возраст.
Да, были и у нас мастера…
Антонину не нужно было подгонять. Она моталась вокруг стола как заводная, расставляя бутылки с водкой и минералкой, белые пластиковые стаканчики и нарезая хлеб и корейку. Спустя пять-шесть минут мы уже причащались водкой и закусывали маринованными огурцами.
На этот раз я пил наравне со всеми. Мне хотелось забыться, выбросить из головы все мысли о своих невзгодах.
Забыться хотя бы на час или на два, У мужиков это называется расслабиться.
Я и расслаблялся…
После первой бутылки я перестал ощущать и неприятные запахи, витающие в подвальном помещении, и некоторую неловкость в общении с людьми, которые (пусть и волею судеб) по положению в обществе стояли гораздо ниже меня.
Мне было на все наплевать. Есть такая болезнь НАПЛЕВИЗМ, не значащаяся в медицинских справочниках, когда человеку вдруг становится все до лампочки, Так было и со мной. Меня загнали в угол, навесив несколько убийств, и вдобавок отобрав у меня самое главное – веру в человека, которого я считал другом.
А как иначе? Хорошая жена – это в первую голову друг. При всем том, я верил Каролине и думал, что в трудную минуту всегда могу на нее рассчитывать.
И вдруг такой облом… Мне казалось, что в моей душе потоптался табун лошадей, изгваздав ее экскрементами.
Тоска…
Меня что-то спрашивали, я механически отвечал, стараясь держаться в образе, но мыслями я был очень далеко от этого зловонного подвала.
Мне представлялось, что я снова на своем 'острове' в лесах, сижу у берега озера с удочкой в руке, а рядом неторопливо дымит трубкой мой друг-приятель дед Зосима. Вокруг тишина и полная благодать, тихая волна шаловливо щекочет мои босые ноги, над горизонтом медленно поднимается утренняя заря, прокладывая по воде золотисто-розовую дорожку – наверное, в вечность.
Эх! Хорошо было… Год, который я прожил в лесах, стал, как я теперь понял, самым счастливым в моей жизни.
Я безнадежно вздохнул и посмотрел на изрядно потемневший проем в потолке. День постепенно катился к вечеру.
Глава 26
Так получилось, что я совсем неожиданно уснул. Дал денег Антонине на еще одну бутылку водки, прилег на диван, чтобы скоротать время в размышлениях – и забылся мертвым