Артур Артузов

На даче по Зубаловскому шоссе изъята малокалиберная винтовка.

По окончании обыска Артузов был под конвоем препровожден в автомобиль и доставлен в Лефортовскую тюрьму. Для персонала тюрьмы он был личностью бесфамильной – «заключенный номер 10». В соответствии с номером одиночной камеры.

…И вот, наконец, перед автором само следственное «дело».

На обложке пресловутая надпись: «Хранить вечно».

Следственное дело номер 612388 в трех томах Артузова (Фраучи) Артура Христиановича по обвинению по статьям 58 ⁶ ; 58 ⁸ и 58 ¹¹ .

Начато 13 мая 1937 года и завершено 15 августа того же года. О печально знаменитой «пятьдесят восьмой», по которой ушли из жизни сотни тысяч, если не миллионы советских людей всех национальностей (плюс тысячи иностранных граждан), религиозных конфессий, профессий, возрастов, слышали, кажется, все. Но мало кто из читателей последних двух–трех поколений ее читал. Поскольку в новом Уголовном кодексе таковой (не по номеру, по сути) нет, а идти в библиотеку, чтобы перелистать старый УК, не каждый станет. Потому расшифруем хотя бы те три ее пункта, что были предъявлены Артузову.

58–я статья Уголовного кодекса РСФСР 1926 года с последующими изменениями входила в его Особенную часть, главу 1–ю – «Преступления государственные», в 1–ю под–главу «Контрреволюционные преступления».

Итак…

58 ⁶ – «Шпионаж, т. е. передача, похищение или собирание с целью передачи сведений, являющихся по своему содержанию специально охраняемой государственной тайной, иностранным государствам, контрреволюционным организациям или частным лицам влечет за собою» в случае особо тяжких последствий высшую меру наказания – расстрел.

58 ⁸ – «Совершение террористических актов, направленных против представителей Советской власти или деятелей революционных рабочих и крестьянских организаций, и участие в выполнении таких актов… » Также расстрел.

Наконец, 58 ¹¹ – «Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки или совершения одного из преступлений, предусмотренных настоящей главой».

Просто замечательная это статья – 58–я со значком« ¹¹ ». Если нельзя подследственного подвести к какому–то конкретному преступлению (а всего 58–я имела тринадцать пунктов), всегда можно предъявить ему обвинение под резиновый пунктик со значком по которому полагался все тот же расстрел.

Из всей 58–й только 58–я со значком « ¹² » (недонесение о достоверно готовящемся или совершенном контрреволюционном преступлении) не влекла за собой смертную казнь. Но вместо «недонесение» умник–следователь при желании всегда мог в обвинительном заключении напечатать словечко «участие».

Описать переживания человека, попавшего безвинно по «политическим» статьям в камеру Внутренней или Лефортовской тюрьмы, может, по мнению автора, лишь тот, кто сам это испытал и пережил.

Покойный генерал–лейтенант Александр Иванович То–дорский, входивший в состав Главного военного совета, почти поголовно расстрелянного, каким–то чудом «отделался» пятнадцатилетним сроком заключения. В свое время он рассказывал автору: «Когда меня арестовали и жестоко, с избиениями, допрашивали, мне на первых порах пришло в голову, что в стране произошел фашистский переворот, а мои следователи – переодетые для маскировки в форму НКВД белогвардейцы. Это мне как–то помогло, если бы я сразу понял, что это „свои“, то, наверное, сошел бы с ума».

У Артузова такого предположения быть не могло. Он прекрасно знал, что арестовали именно «свои», настоящие сотрудники НКВД. Своего следователя он знал: им был не кто иной, как… комиссар госбезопасности третьего ранга Яков Дейч!

Букет из трех пунктов «пятьдесят восьмой», каждый из которых был расстрельным, не оставлял ему никакой надежды. Он был обречен изначально.

А теперь еще об одной загадке в изобилующем ими «деле» Артузова. По существующему тогда да и поныне порядку на каждого доставленного в тюрьму составлялась серьезная бумага, называемая «Анкетой арестованного». Составлялась не замедлительно, еще до размещения в камеру в своеобразном приемном отделении. Если арестанта привозили глубокой ночью, эту процедуру могли отложить до утра.

Обращаю внимание читателя: арестовали Артузова, как известно, в ночь на 13 мая, тогда же отвезли в Лефортово. Анкета же была оформлена… 4 июня, почти три недели спустя! Объяснить это чьей–то забывчивостью никак нельзя. Что–что, а канцелярский порядок в Лефортовской тюрьме соблюдался неукоснительно, и отвечал за него начальник тюрьмы, подчинявшийся не следователям, а собственному руководству, установленным жестким правилам и инструкциям. По указанию следователя они лишь доставляли арестованного на допрос, уводили с допроса обратно в камеру, сажали в карцер, лишали передач и денежных переводов и т. п. И в каждом случае делали соответствующие записи в специальном журнале.

У автора есть серьезные основания полагать, что анкета была составлена своевременно, но вот дата по каким–то соображениям проставлена более поздняя. К этому мы еще вернемся.

Еще одна загадка. «Анкета арестованного» как десятки других анкет: слева – вопросы, отпечатанные типографским способом, справа – ответы арестованного, заносимые в соответствующую графу тем сотрудником, что его принимал. Анкета Артузова не отпечатана в типографии, и заголовок, и вопросы, и, разумеется, ответы на них написаны им собственноручно! Почему вдруг такое отступление от правил? Неужели в Лефортовской тюрьме закончились готовые бланки и арестованному дали чистую бумагу и бланк для образца? И главное – почему анкету заполнял от первого до последнего слова он сам? Неужели дежурный по приему так обленился? В подобное верится с трудом.

Но почему автор уверен, что анкета заполнена была сразу, а не 4 июня? Достаточно сравнить почерк, якобы относящийся к этой дате, с почерком на документах, датированных концом мая.

Анкета написана твердым, четким почерком образованного человека, почерком выработанным, каким обладают только много и постоянно пишущие люди. Все другие, «более ранние» записи и подписи на протоколах – каракули…

На этом основании, уже только на нем одном, можно с уверенностью утверждать, что за две недели пребывания в тюрьме Артузов физически и душевно был разрушен. Какими методами, догадаться нетрудно. Не исключено, что он тогда же перенес инсульт.

Делу Артузова с самого начала было уделено особое внимание. Это явствует уже из того, что следствие вел не рядовой сотрудник, а начальник Секретариата НКВД упомянутый Яков Абрамович Дейч. Он прекрасно знал о заслугах своего подследственного, не мог не понимать, что обвинения Артузова в измене и шпионаже – сущий бред. Видимо, для того чтобы преодолеть неловкость, он на первом же допросе обрушился на арестованного с отборной матерной руганью. Для высококультурного, хорошо воспитанного, интеллигентного Артура Христиановича, в жизни не употребившего ни одного бранного слова, уже одно такое обращение было сильнейшим ударом по психике, тяжелейшей душевной травмой, возможно, даже более тяжелой, нежели «меры физического воздействия». (Уже отмеченное резкое изменение почерка свидетельствует со значительной долей вероятности о применении и таких мер.)