В зал вошел Сережа Еропкин.
Сережа уже давно перешел из нахимовского в высшее училище, сейчас он был курсантом третьего курса, и Митя вдруг подумал, что в каком-то смысле они сейчас уже почти ровня: Митя перешел на старшие курсы, а Сережа где-то еще в серединке своего, правда, высшего, но довольно-таки обыкновенного училища — их в одном Ленинграде считать пальцев не хватит… Сережа Еропкин стоял в дверях, и Мите показалось, хоть он уже и очень волновался — с минуты на минуту надо было начинать, — что именно Сережа сейчас нуждается в его, Митином, покровительстве. Митя пошел навстречу Сереже и взял в обе руки его руку. Они смотрели друг другу в глаза. Как Митя хотел бы уметь поделиться с Сережей тем, чем тот когда-то так щедро делился с ним! Да нет, заглянув в глаза Сереже, понял Митя, не даст. Не даст Сережа себя жалеть, хотя и видно, как замотала его учеба в высшем училище: от великолепного прежнего Сережи не осталось и следа.
— Иди, иди! — сказал Сережа и выпростал свою руку. — Послушаем, что ты там…
В зале появились какие-то совсем незнакомые Мите люди, некоторые из них были с бородами. Они вынимали блокноты, надевали очки, приготовлялись слушать серьезный доклад… Митя не рассчитывал на присутствие таких слушателей. Незнакомые люди смотрели на Митю, явно недоумевая, почему у кафедры докладчика толчется этот мальчик в морской форме. Один из них даже спросил что-то у другого, показав на Митю подбородком, — тот пожал плечами. Вероятно, они думали, стоит ли оставаться, однако новые люди все приходили и приходили. Зал заполнялся. Пришли еще несколько нахимовцев — некоторых из них Митя знал, других помнил только в лицо, — среди них пришел один мальчик, которого Митя уже отличил раньше, мальчик этот был из нового набора, тощий такой паренек… Митя невольно снова посмотрел на Сережу Еропкина. Как давно это было — шестой этаж училища, загадочная надпись: «Буфет» и слово «Гольфстрим», произнесенное впервые… Как давно!
Одним из последних в зал вошел старый Рюмин, и, как только он появился, стало ясно, что уж без него-то здесь обойтись было никак нельзя. Как только Рюмин вошел, так словно сразу ожили портреты знаменитых географов и ученых-моряков, которые так обильно висели в здании: рюминский шнурок от пенсне, тужурка, на которой из-за лацкана высовывался белый эмалевый крестик с красной серединкой, насмешливая багровая физиономия парусного волка словно сразу при своем появлении отдали какую-то команду.
— Ну что ж, пора, видимо, начинать, — сказал незнакомый Мите человек с небольшой бородкой, вставший за председательский стол. — У нас сегодня в каком-то смысле совершенно необычное собрание…
Митя еще никогда в жизни не делал докладов. Да и когда бы он мог их делать: Мите было всего пятнадцать лет. Однако помогла Мите та система, которую использовали в своем преподавании Мышкин и Глазомицкий.
«Расскажите мне о том, как вы понимаете роман «Обломов», — говорил Мышкин. — Только не сейчас, разумеется, а через неделю. Разрешаю пользоваться следующим материалом: романами «Обрыв» и «Обыкновенная история», книгой «Фрегат «”Паллада”», а также всем, чем захотите…»
И оказывается, через неделю они должны были быть готовыми сделать небольшой доклад.
«Даю вам задачу, — говорил Глазомицкий, — но решение ее, вернее, не решение, а исследование всех возможных подходов к ней, я попрошу вас сделать к третьей среде месяца, когда у нас с вами, как обычно, будет урок «свободной математики»… Решений здесь может быть три. Если Нелидов не придумает четвертого…»
И оказывалось, что к уроку «свободной математики» тоже нужно было подготовить ответ, напоминающий небольшой доклад.
Задолго до этого дня Митя места себе не находил, а здесь сказал несколько фраз и вдруг почувствовал: ничего страшного. Он действительно много всего прочел, и момента такого, чтобы нечего было сказать, не возникало. Напротив, все время приходилось себя сдерживать. Начал он с общеизвестного — с того, что напомнил присутствующим об экваториальных пассатных течениях Южного полушария и о том, что огромный нагон воды в Мексиканский залив именно и рождает эту теплую реку в океане.
— Теплую и ярко-синюю, — сказал Митя и вдруг увидел, что старшина Седых, слушая его, открыл рот. Движение это было таким непроизвольным, что старшина сам не заметил его. Лицо старшины излучало неподдельный, детский интерес, и Митя вспомнил, что за книжки читает старшина, вспомнил, что еще два года назад старшина часто помогал кому-нибудь на самоподготовке, теперь же, случись старшине присутствовать на уроке математики, на лице его застывало какое-то отчуждение. До класса, в котором теперь учился Митя с товарищами, старшина не дошел: помешала война. Открыв рот, старшина Седых слушал Митю.
— Да само название «галф стрим» именно и означает «течение из залива», — громко произнес Рюмин. Митя собирался это сказать, но раз Рюмин его опередил, то повторять он не стал.
Сообщая о том, что мощность Гольфстрима при выходе из пролива составляет двадцать пять миллионов кубических метров в секунду, Митя посмотрел на бабушку. Бабушка вся сияла. Но на нее никогда не действовали цифры. Важно ей было лишь то, что ее Митя делал доклад в Географическом обществе. Рядом с бабушкой сидел Папа Карло и сиял тоже. «Вот они, — как бы говорило его лицо, — вот они, мои ребята, которых мне дали три года назад! Посмотрите! Три года назад они от станции до лагеря дойти не могли так, чтобы ноги не сбить, а сейчас?!» И Папа Карло победно улыбался, озирая всех ликующим взглядом. Он показывал всем Митю.
Позади Папы Карло сидел Тулунбаев. Лицо старшего лейтенанта, как всегда, было непроницаемо. Слушая Митю, старший лейтенант делал пометки в блокнотике. Сурово было и лицо Глазомицкого, сидевшего рядом. Что математик думал сейчас о Мите? Локоть к локтю с Глазомицким сидел, конечно, Мышкин. Когда Мышкины сидели, они казались почти одного роста. Они немного наклонили друг к другу головы и все время обменивались кивками и взглядами.
— При выходе из Флоридского пролива струя Гольфстрима распространяется до глубины семисот метров, — говорил Митя, — и при ширине в семьдесят пять километров идет со средней скоростью на поверхности от шести до десяти километров в час. Суда, которые следуют из Мексиканского залива или входят в него, должны учитывать это течение. При попутном ходе оно может дать до ста пятидесяти километров выигрыша в сутки. С глубиной скорость течения уменьшается — на глубине триста метров, например, до половины…
— Ну, это уже специальные сведения для подводников, — скрипуче произнес Рюмин, и по залу пробежал смешок.
Позади Рюмина, который все время вворачивал свои реплики, сидела танцующая девочка. Она смотрела на Митю глазами, которые все более чернели. «Что такое? Что ей нужно? Однако, наверно, я неплохо говорю, если она так смотрит». И он отвел глаза от девочки, чтобы ее все более чернеющие зрачки ему не мешали. Шурик же смотрел в пол. На лице его застыло горьковатое, замкнутое выражение: зачем, мол, тебе это понадобилось? Зачем? «Огляделся бы ты по стенам», — подумал Митя. Сам-то он и без здешних портретов помнил, что добрую половину всех наших знаменитых географов прошлого составляли моряки, да не просто моряки, а военные именно: Беринг, братья Лаптевы, Головнин, Лазарев, Крузенштерн, Литке, Невельской… Но лицо Шурика было неприступно угрюмо. «Ну и что? — как бы говорило оно. — Ты-то здесь при чем?» Присутствие Шурика не помогало Мите, и он поскорее отвел взгляд… Маленький нахимовец, которого Митя запомнил и отличил еще раньше, сейчас вовсю что-то строчил в тетрадке — старался записать все, что Митя говорит. «Вот тебе-то я и передам свои записи, — подумал Митя. — Да, именно тебе».
В подготовке доклада Мите очень помогло его давнее занятие марками. Драккары викингов, каравеллы Колумба, которые Гольфстрим норовил отнести обратно в Европу, первые, еще колесные пароходы в их пути по Атлантике и, наконец, братья и сестры «Титаника» — «Лузитания», «Мавритания», «Куин Мери» — все они были известны Мите по изображениям на марках. Самого «Титаника», конечно, не было: марка — дело рекламное, кто же будет рекламировать плавучую братскую могилу?
Из своих марок Митя отобрал те, которые могли быть перевезены почтовыми судами, передвигавшимися в Гольфстриме. Вот Бермуды: профиль королевы Виктории, вот американские марки восьмидесятых годов прошлого века: бегущий почтальон, а на следующей марке той же серии вовсю несущийся велосипедист — как символ, должно быть, предельной скорости доставки почты. Вот Гаити: какие-то перекрещенные пушки и знамена, а из всей этой реквизитной свалки почему-то торчит пальма, и прямо на пальме растет фригийский колпак. Еще давным-давно, когда эта марка попала к Мите, он почему-то сразу решил, что на этом острове живется не сладко… О марках, конечно, Митя не упоминал, просто так выходило, что в какое- то время география, экономика, политика добирались до его сознания только через марки.
Толя Кричевский и Митина троюродная сестра не отрываясь смотрели на Митю, лишь иногда поворачивая головы друг к другу. На Мышкиных — вот на кого они сейчас были похожи! Конечно, на них! Казалось, Надя только и живет, потому что Толя может на нее посмотреть. Но кого-то еще Надя напоминала Мите… Кого? Может быть, ту девочку, о которой рассказывала Мите бабушкина приятельница из Старосольска? Может быть, Митина бабушка была когда-то такой?
Митя понимал, что доклад его никакой не научный, и потому старался сделать так, чтобы те, кто его слушал, не заскучали.
Цифры сравнений — вот что его самого поражало, когда он сам читал о Гольфстриме, и сейчас он вовсю пустил их в ход. Уж чего-чего, а этого-то он за три года набрал!
— Если к Амазонке, — говорил Митя, — прибавить Обь с Иртышом, Волгу, Нил, Конго, Миссисипи, Амур, Инд, Ганг, Янцзы, Тигр и Евфрат, Дон, Неву, реку Святого Лаврентия, Тахо — взять все самые большие, все средние и все маленькие реки и пустить их одним руслом, тои тогда они составят лишь одну двадцатую часть Гольфстрима…
Митя опять нечаянно глянул на старшину Седых. Старшина по-детски, почти с ужасом слушал то, что говорил Митя. И опять никак не восприняла цифры, но опять с гордостью осмотрелась Митина бабушка: до нее донеслось только то, что вся аудитория при Митиных сообщениях о мощности течения от изумления вздохнула. Географы-то присутствующие, конечно, в этом коллективном вздохе не участвовали, но все равно он получился общим. А Митю не зря учил Мышкин: Митя строил свой доклад по некоторому сюжету. Назвав гигантскую цифру перемещающихся течением масс теплой воды, он направил теперь этот колоссальный поток тепла на север — туда, где это тепло так долгожданно и необходимо. Митин Гольфстрим, как живое существо, катился на север, навстречу холодному Лабрадорскому течению. И вот встреча: битва тепла с холодом, густые туманы висят над вечным полем боя, встреча арктических сил с тропическими, на грани их клубятся и плодятся колоссальные косяки рыбы, тропики гонят и гонят к мысу Гаттераса новые кубические километры теплой воды, Гренландия посылает на поле боя новые айсберги.
— Эти вестники судьбы, беды и сюжета… — громко пробормотали из зала. На сей раз это был уже не Рюмин — это был согласно кивающий Мите Мышкин. И огромная женщина рядом с полковником согласно наклонила голову.
Даже научные сотрудники — так Митя назвал про себя всех незнакомых — теперь внимательно его слушали. Да уж одно то, что они не ушли сразу, какое было для Мити достижение! Мальчик же записывал все, что успевал.
Выйдя из той зоны, где могли подстерегать мореплавателя коварные ледяные горы, Митя двинулся к берегам Европы, и по мере продвижения дно океана покрывалось под Гольфстримом кварцевым песком и частичками тропических глин, останками рыб и моллюсков. Пройдя Бискайский залив, где Гольфстриму было разрешено в последний раз показать свою глубокую мощную синеву, Митя двинул свое течение к берегам Северной Европы, дабы позаботиться о ее круглогодичном климате. И умеренный, теплый и влажный климат, столь способствующий развитию постоянной, устойчивой и не подверженной климатическим катастрофам жизни, возобладал на этих берегах…
— Какая была бы идиллия, если бы миром и войной управлял климат, — пробурчал опять полковник Мышкин.
Но Митя говорил о метеорологическом климате Европы совсем не для того, чтобы на этом закончить. Вежливо промолчав на реплику Мышкина, Митя двинулся в своих размышлениях о влиянии Гольфстрима дальше, и по нему выходило, что и Англия с ее незамерзающими морями могла стать всемирной морской державой, только благодаря Гольфстриму, и характер северных народов Скандинавии, которые постоянно видели перед собой незамерзающее море, также сформировался веками, благодаря этому течению. Движение викингов, их воинственные набеги, переселение норманнов, ганзейская торговля, выдвижение в позднем средневековье Дании и Швеции Митя тоже связал с Гольфстримом. Последнее, о чем он сказал, — это о конвоях транспортных судов, которые, благодаря Гольфстриму, могли во время войны ходить от Исландии к Мурманску. Если бы Гольфстрима не было, десять месяцев из двенадцати от Гренландии до Мурманска стояли бы сплошные льды.
Кажется, ему удалось сделать хороший доклад. Хотя сам он знал, что на этом его усиленные занятия географией кончаются. Напрасно Глазомицкий смотрел на него сурово сквозь свои идеально промытые очки. Сейчас Митя просто-напросто доканчивал начатое.
География уходила назад вместе с увлечением марками.
Митя кончил рассказывать.
Была минута молчания, а потом начались расспросы. И Митя стал на них отвечать. Оказалось, что он столько накопил всяких морских сведений, занимаясь Гольфстримом, что теперь они как бы помимо него выхлестывались в ответах. Каким-то младшим нахимовцам Митя объяснял, что батискаф, опущенный на дно глубоководной океанической впадины, подвергается давлению, равному весу… Митя схватил мел, защелкал по доске. Вышло больше ста тысяч тонн.
— Два авианосца, — сказал Митя. — А если, например. Уронить в глубоком месте океана топор, то он достигнет дна уже без топорища: на глубине километра топорище уменьшит
