доказывая всем и вся, что история не закончена. И вот теперь, когда ее догадкам находится правдоподобное объяснение, она не готова его принять. Ведь ее рассуждения о том, что две смерти связаны и не случайны, носили весьма расплывчатый и неконкретный характер.
А здесь все четко и очень конкретно.
— Но… — Джине даже сказать нечего, — он же погиб в результате аварии? Это же была авария?
— Не знаю, — отвечает Стэк. — Может, и авария.
— Что значит «может»? Что ты такое говоришь?
— Да ничего я не говорю. Просто, если моя информация верна, тогда это совсем другой коленкор.
— Какой еще… так это была не авария?
— Не знаю. Может, и авария, но не факт.
— Но как? Он же и в самом деле был пьян: вскрытие не обманешь. Машина потеряла управление и съехала с шоссе. Все доказательства налицо.
— Джина, зая моя, аварию ведь можно подстроить. Человека можно подержать и влить ему в глотку побольше «Пауэрса», потом чутка повозиться с тормозами, и на тебе — зашибись… Да мало ли что можно придумать.
— Не может быть!
— Послушай, если они хотели прикончить брата, но в первый раз обосрались, немудрено, что им пришлось еще раз потрудиться.
— Только уже другим способом.
— Да. Типа того. Чувствую, ребята чутка понервничали. — Он отпивает из кружки. — Но теперь, конечно, уже ничего не докажешь. Его больше нет, он в земле сырой, а этих горе- судмедэкспертов тоже теперь ищи-свищи. Хотя, если честно, им все равно никто бы не поверил.
— Какой кошмар!
Она поникает головой.
— Послушай, Джина, — говорит Стэк. — Это всего лишь домыслы. Мы еще не нашли исполнителя. Занялась бы ты пока полезным делом: разузнала бы, у кого был зуб на твоего братца.
Она поднимает голову:
— Да ведь он… он был простым инженером.
— Вот тебе, бабушка, и хрен с маслом. Ты думаешь, эти сучары-профессионалы чем-то лучше остальных? — Он делает паузу. — Думай. Он давал кому-нибудь деньги в долг? Одалживал сам у кого-нибудь?
Джина только мотает головой:
— Откуда мне знать?
— Поверь моему опыту, — произносит Стэк и поднимает кружку, — в девяноста процентах из ста все всегда сводится к деньгам.
Джина беспомощно оглядывается по сторонам.
В заведении почти никого: за стойкой — парочка завсегдатаев; в дальнем углу — компания женщин бальзаковского возраста.
Ну да, еще ведь рано.
Джина в «Кеннеди» уже второй раз за эту неделю; ее обуревают смешанные чувства. Теперь это пристойный пригородный паб, весь в коврах и дереве, укомплектованный минимум четырьмя плазменными экранами и меню на черной доске с респектабельными позициями типа чаудера из морепродуктов и горячих панини. А вот раньше, во времена ее детства и отрочества, «Кеннеди» выглядел совсем по-другому. В то время здесь был настоящий притон.
С «Гиннесом» и «Харпом», с «Вудбайнами» и «Кинг-криспами»[40].
Заблеванный, заплеванный, зассанный.
Ее отец выпивал именно здесь.
Джина вспоминает, как приходила сюда ребенком: ее засылали, чтобы забрать его или передать весточку.
А мама пила дома.
— А если не к деньгам, — продолжает Стэк, — то к сексу.
Джина наблюдает за ним. В его глазах вспыхивает хитренький огонек.
— Ноэль был счастлив в браке, — отрезает она и сразу же понимает: Стэк над этим только посмеется.
— Эти как раз самые лютые, — отзывается он, — ух сколько я их навидался! Бесконечно треплются об одном и том же.
Джине не хочется развивать эту тему. Она соображает, как бы понейтральнее ответить. Но тут, на ее счастье, у Стэка звонит телефон.
Собеседник корчит рожу, достает мобильный, подносит к уху:
— Да.
Джина отворачивается: смотрит на бар. Она по-прежнему в смятении; ей даже нехорошо. Она переводит взгляд обратно — на стол.
— Когда он спрашивал? — внятно шепчет Стэк. — Сегодня утром?
До настоящего момента Джина считала смерть брата этаким побочным эффектом, нелепым и, скорее всего, незапланированным следствием убийства племянника.
Она опять поднимает голову. Стэк барабанит пальцами по кружке. Брови нахмурены. Он весь внимание.
Чтобы не смотреть на него, Джина смотрит по сторонам.
На трех экранах показывают снукер. На четвертом, подвешенном в нише у входа, — шестичасовые новости. Звук выключен, но это не страшно. Через несколько секунд они переключаются из студии на репортаж. Корреспондент говорит прямо в камеру, через дорогу от него большой отель; картинка сильно смахивает на Манхэттен. Джина не слышит голоса, но по выражению лица говорящего понимает: речь идет о чем-то важном. Следующий кадр: мужчина в костюме входит в офис, садится за стол, берет ручку, готовится подписать документ. Это уже рекламный ролик, настолько деревянный и неестественный, что не выдерживает никакой критики. Так телевизионщики обычно представляют министров правительства.
В данном случае — Ларри Болджера.
Хм… Странно: не то, что его показывают в новостях — это с Болджером случается нередко, — а то, что она разговаривала с ним буквально пару дней назад.
— Вот мудила!
Джина в изумлении оглядывается и смотрит на Стэка.
— Я ему вчера все доступно объяснил, — продолжает Стэк в телефонную трубку, — он знает тему от начала и до конца. Мудня шелудивая. Так, не отпускай его. Делай что хочешь. Я буду через десять минут.
Он захлопывает телефон и убирает его.
Не слышь Джина этого разговора, ей бы спалось спокойнее.
— Мне нужно идти, — говорит Стэк. — Извини.
— Мм… ничего. Спасибо, что поделился информацией.
— Не за что.
Джина достает из кошелька «льюшезовскую» визитку и протягивает Стэку:
— Можно попросить тебя, если ты что-нибудь еще узнаешь, дать мне знать? На карточке мой мобильный.
