поехал. Подумал еще: «Какой же оргазм, когда голова утюг напоминает?».
Вскоре вышли мы из кафе: она в красной вязаной шапке, я в кепке. Она справа, я слева.
И вот идем мы с ней, природа вокруг увядает, разные глупости светятся на домах, а у меня из головы не выходит, что надо бы теперь не идти, а ко мне ехать. И с каждым шагом мысль эта все сильней захватывает меня. Ведь жена моя в Кинешме, а эта моя знакомая давно уже высшего сексуального наслаждения не получала. Вдруг помочь чем смогу?
Метров триста прошли, а то и четыреста. И тут вижу: природа в городе настолько увяла, что почти нет никакой! Ни собак, ни деревьев! Пора, значит, что-то решать! И вот в районе каких-то строительных нагромождений я решительно говорю:
— А поехали сразу ко мне!
А она идет рядом со мной и молчит.
Я опять:
— А давай сразу ко мне поедем!
Она молчит.
Я снова ей:
— Да поехали сразу ко мне! Чего нам, собственно, по улице-то шляться!
Молчит.
Я опять:
— Как бы хорошо было сразу ко мне поехать!
Молчит.
Тогда я подумал:
«Вот ты, значит, какая замысловатая! В кафе, когда за мой счет вино пила, столько мне всего наговорила, а как на улицу вышли, так идешь и молчишь!»
И принимаюсь смачно описывать, какие у меня деревянные шахматы и какую я бутылку закавказского коньяка приобрел: словно бы знал, что судьба позаботится о нашей случайной встрече.
И тут она вдруг:
— Так ты же — Глобусов! Митрофан!
— Что?
— Ты — точно Митя Глобусов!
— Что?
— Ты не ухаживал за мной!
— Что? Что такое?
— Ты — тот, кто не ухаживал за мной никогда! Ни в школе, ни в институте, ни даже на пятом этаже Министерства иностранных дел!
— Что-о?! Что-о?! Что такое?!
— Вижу, что ты всё забыл! А ведь ты мог еще в пятом классе за мной поухаживать. Вот тогда бы я бы еще и подумала, ехать к тебе или не ехать. Но не было этих трех дней… Трех часов даже не было! А ты мне — поехали сразу к тебе!
И тут настолько тяжелая волна обиды окатила меня, что крикнул я:
— Ты в каком классе училась?
— В «В». А ты?
— А я в «Б». Ты для чего про оргазм говорила?!
Что дальше было?
После внезапного выкрика моего мелькнула чья-то голова, похожая на утюг; фары какие-то вырвали из сумрака горло разбитой бутылки; дверца хлопнула; и Маша пропала куда-то. Остался я на улице один, и только густой осенний вечер вокруг. Пошел снег.
Я приехал домой и сел играть в шахматы.
Маяковский дразнит Есенина
Жили-были два брата, Маяковский и Есенин.
Один был великан, другой почти карлик. Один черноволосый, другой огненно-рыжий. Один всегда мыл руки с мылом, другой категорически отказывался вообще прикасаться к воде.
Как-то Маяковский прогневался на брата за грязные руки, и прозвал его Черным Человеком.
Есенин же в отместку, к тому же завидуя росту брата, прозвал его Пароходом Нетте.
Прямо так и сказал:
— Здравствуй, Пароход Нетте!
Рассвирепел тут Маяковский, да как гаркнет:
— Иди мой руки, Черный Человек! Левой! Левой! Левой!..
Есенин ответно воскликнул:
— О, не тронь волос моих рожь!
— Какая рожь! — возражает ему Маяковский. — Рожу иди умой! Рожу!
Худо ли, бедно ли, но жили они тихо. Но вот как-то заспорили как надо стихи писать. Сами они не то что стихи могли писать, а читали с трудом, по слогам, но спорить заспорили. А аргументы все приводили фигуральные.
Маяковский схватил громадный молот и давай по наковальне лупцевать. Малиновые искры — снопом.
На что Есенин криво так усмехнулся, почмокал-посвистал, позвал голубую кобылицу, и давай ее доить. Одно ведро за другим, одно ведро за другим. Одно — полнее другого.
Обомлел Маяковский, но виду не подал. Сбегал в Африку, привез чистокровного негра, и на глазах Есенина поцеловал его прямо в губы.
Помрачнел Есенин, поморгал васильками, а потом смотался в Америку, привез толстозадую танцовщицу Дункан, и давай ее вертеть. И так ее вертит и сяк. В глазах рябит.
Маяковский ощутил подлинный приступ безумия. Он оттолкнул негра, вскочил на мраморный постамент и говорит:
— Я памятник себе воздвиг нерукотворный!
Сказал и вправду стал памятником.
Вот так Есенин не только проиграл спор, но и потерял брата.
Постоял Есенин возле окаменевшего брата, огорченно плюнул, и поплелся домой. Дункан ржаной собакой поволоклась за ним.
За Дункан поволокся ее ржаной шарф.
«Руки с мылом помыть, что ли?! — неожиданно вопросил себя Есенин. И оглянувшись на Дункан, подумал. — И чего ей надо от меня? Потанцевали и будет! Нет, поволоклась за мной. Эх ты, ржаная сука! Танцовщица, мать твою! Американочка хренова!..»
Детка-конфетка
Ее кумир — Жерар Депардье, получивший премию имени К.С.Станиславского, врученную ему публично на последнем по счету МКФ. По-моему, это — ошибка. Премию надо
