полученный ответ сам превращается в новую головоломку, которой не решить, не сойдя еще на шаг вниз. Из кусочков мозаики складывается панно; деталей становится все больше, но пока не соберешь их все, смысл картины не постигнуть. Приходится идти дальше, все ниже и ниже, оглянешься - входа, откуда ты попал в подземелье, уже не видно, а что ждет в самом конце спуска, да и есть ли он, не знаешь. Остается лишь светить на ступеньку ниже, разбирать написанное на ней, и осторожно ступать дальше.
Первые три проглоченные мной страницы вроде бы помогали понять то, что случилось в предыдущих главах. Итак, отметать мои предположения о легендарных сокровищах, таящихся в затерянных в сельве старинных храмах, было рано. Вероятно, сам автор дневника допускал такую возможность и раньше, но упомянуть о ней на бумаге решил только в пятой его главе - не потому ли, что вскоре после этого его догадки подтвердились?
Получила продолжение и история с повесившимся проводником. Как и конкистадор, составивший отчет о своей экспедиции, я пока не мог знать, говорил ли Хуан Начи-Коком правду, отказываясь признавать Эрнана Гонсалеса самоубийцей. Я заподозрил его в попытке такой страшной ценой спасти от разграбления наследие своего народа, как только прочел о его смерти. Что, если на самом деле Гонсалеса кто-то просто хладнокровно устранил? Но кто, находясь в здравом уме, мог решиться избавиться от проводника, забравшись в самое сердце сельвы?
Если память мне не изменяла, в предыдущей главе на беднягу Гонсалеса накинулся второй офицер, Васко де Агилар. Автор дневника упоминал об этом происшествии вскользь, но мне хватило и этого. Прежде чем продолжать чтение, было необходимо вернуться к тем событиям.
Я зажег свет в комнате (пока я разбирал первые три страницы, на улице уже стемнело), открыл дверь и, шлепая тапочками, вышел в коридор. Пакет с книгами лежал нетронутый на том же самом месте у мусоропровода, где я его оставил. Очевидно, на солидный том трудов Ягониэля, от одного вида которого у несведущего человека скукой начинало сводить скулы, никто из соседей не польстился, а выкидывать в помойку такое издание у них не поднялась рука.
Что ж, испытание силы воли провалилось, но рефлексировать по этому поводу, стоя у мусоропровода, я не собирался: у меня были дела и поважнее. Зачем-то оглянувшись по сторонам, я прошаркал обратно к себе и запер дверной замок на два оборота. Потом прошел на кухню и, отряхнув пакет от скопившейся пыли, начал выкладывать на стол свои запретные сокровища.
Обе книги с моими закладками на нужных страницах, брошюры с кричащими обложками, попавший под горячую руку словарик исторических терминов и устаревших слов - в пакете было все, кроме копий набранных мной на машинке страниц с переводом первых трех глав. Озадаченный, я перебрал еще раз брошюру за брошюрой, потом пролистал Ягониэля и растрепал Кюммерлинга - безрезультатно. У мусоропровода, кроме пакета с книгами, ничего не валялось; уж отдельно лежащую стопку бумаги я приметил бы сразу. Перевод исчез, и бесполезно было даже пытаться угадать, когда это могло случиться: за дни, прошедшие с моего отречения от майя, я ни разу не трогал пакет.
Что же, единственное, что вызвало интерес у соседей по этажу - мои малоудачные переводческие экзерсисы, в которых профану все равно не разобраться? Но кто сказал, что переводы оказались в руках соседей? Повинуясь мгновенному импульсу, я подошел к двери, проверил замок и на всякий случай подергал ручку. Затем умылся холодной водой и вернулся в комнату. Даже если перевод второй, третьей и четвертой глав пропал, я мог пока положиться на свою память: они отпечатались в ней надолго, как бы я ни заставлял себя забыть о них.
«Что на следующий день наш отряд постигла беда: к вечеру трое из каждых четверых солдат, а кроме них, еще и сеньор Васко де Агилар, почувствовали легкое недомогание, о котором в то время только двое сказали вслух, но остальные над ними надсмеялись, упрекая их в слабости духа и отсутствии мужества, с коим надлежит воинам переносить подобные тяготы. Что той же ночью состояние и тех, кто посмел жаловаться на здоровье, и других, кто почел свою хворь делом, недостойным внимания, стало не в пример хуже. Что у всех начался жар, а с ним и обильный пот, и великая слабость в членах. И что брат Хоакин, выполнявший обязанности лекаря в госпитале в Мани, определил у всех, кто занемог, болотную лихорадку (1а реЬге), но не сумел сказать, что было ее причиною. Что признаки этого недуга, который помешал нам на несколько дней продвигаться вперед и свел в могилу лучших и отважнейших из наших солдат, были следующие: жар, раскаляющий тело и замутняющий рассудок, и тяжесть в груди, не дающая свободно дышать, от чего все заболевшие и день и ночь уверяли нас, что задыхаются, и натужно хрипели. Что ни я, ни проводник Хуан Начи-Коком, ни брат Хоакин этой болезни не подверглись и чувствовали себя превосходно, хотя и находились постоянно рядом с заболевшими, и ели с ними из одной посуды, и пили из тех же фляг. Что лихорадка так же не взяла и еще нескольких солдат; и что, сколько я ни бился, не мог уразуметь, почему одни захворали, а другие нет. Что некоторые из заболевших посему решили, что их пытаются отравить свои же товарищи, желая через такой заговор устранить лишних участников будущего дележа сокровищ, которые нам якобы предстоит отыскать в заброшенных храмах. И что отказывались они впредь прикасаться к воде и еде, опасаясь новой попытки покушения, и убеждали и тех захворавших, которые не верили этому, делать так. И что тем очень осложнили излечение и вызвали гнев брата Хоакина и его подручных, пытавшихся помочь им выздороветь и окрепнуть. Что другие стали обвинять в этой напасти последнего оставшегося с нами проводника, и были такие среди здоровых, что поверили им и требовали пытать индейца, и узнать от него правду, он ли навел недуг на несчастных. К таковым принадлежал и Васко де Агилар, который, будучи человеком необыкновенно сильным и крепким, единственный смог переносить страшную болезнь на ногах, однако та затмила его разум. И что Васко де Агилар метался как раненый буйвол по лагерю, разыскивая индейца и клянясь пресвятой Девой Марией собственноручно расправиться с ним за его смертоносное колдовство. Что брат Хоакин поступал мудро и лечил больных так: делал им кровопускание и накладывал на разгоряченный лоб мокрые тряпицы. Что кровопускание помогало им вначале отменно, но польза от него длилась недолго. И что когда наш проводник Хуан Начи-Коком предложил брату Хоакину свою помош,ь и разыскал в лесу некие травы, кои надлежало давать заболевшим для облегчения их страданий и исцеления, тот прогнал его прочь, пригрозив еш,е и сказать о том остальным. Что по сей причине Хуан Начи-Коком просил меня взять его под мое личное покровительство и не отдавать солдатам. И что, прислушавшись к нему и боясь потерять последнего проводника, который мог нас еш,е вывести обратно в Мани, я сделал так, и спрятал его, и охранял, покуда Васко деАгилар не ослаб настолько, что перестал вставать. Что сам я в причастность Хуана Начи-Кокома к отравлению солдат не верил, поскольку, будь тот отравителем, он с легкостью смог бы скрыться после содеянного в лесах, оставив нас одних и обрекая тем на верную гибель. Что большинство заболевших лихорадкой скончались, и выжить смог только один из пяти; что среди уцелевших был и сеньор Васко де Агилар, которого эта зараза за пять дней 
