Сумерки

котором я писал уже во введении к настояш,ему отчету, помеш,енном мною в Первой главе сего дневника…»

La Iniciacion

«Что по этому сакбу мы отправились далее, и шли, если верить звездам, на юго-восток, и что в первые часы путь давался нам необычайно легко, поскольку под ногами впервые за долгие дни оказалась мощеная дорога, а не коварная земля болот.
Но что та легкость, с которою мы продвигались вперед поначалу, была обманчивой; и теперь, когда я уже считаю эту проклятую дорогу живым существом, то думаю, что она так нарочно заманивала странников, привлекая их ровными своими камнями и свободным от лиан небом над головою. Нам и ранее следовало догадаться о причинах того, почему растения и животные не осмеливались вступать на нее, отчего сакб оставался всегда пустым и чистым.
Что по прошествии некоторого времени начало твориться с нашим отрядом скверное: люди шли все с большим трудом, а каждый шаг стоил таких усилий, будто сакб пил из нас жизнь всякий раз, когда нога прикасалась к его камням.
Что, ощутив это, обратился я к проводнику Хуану Начи Кокому за надлежащими объяснениями, и тот, не скрывая от меня правды, сообщил, что дорога эта заколдована древними волшебниками его народа, и сказал он также о том, что в этих местах ему еще не приходилось бывать ранее, и ведет он нас только по указаниям стариков, с которыми говорил до отправления в путь. И что те предупреждали его о колдовских свойствах Дороги судьбы, но тогда, помолившись Пресвятой Деве Марии, он набрался сил, чтобы справиться с сомнениями и преодолеть страх; теперь же опасается, что испанские боги не ступали еш,е в эту чаш,у и здесь сильнее ее вековечные хозяева.
Что мне пришлось опять и утешать его, и грозить, и уверять в беспредельном могуш,естве Господа нашего Иисуса Христа и Богородицы, и напоминать, что пред ними туземные божки - лишь деревянные чурбаны, удел которых - тлен и забвение. Что слова мои возымели на него определенное действие, отчего он утих и только умолял меня не оскорблять индейских богов, пока мы находимся в их вотчине, а не в Мани, под заш,итою крепостных стен и монастырских распятий.
Что с наступлением темноты всеми нами овладел страх, причин которому было не найти, а описать который я полагаю невозможным. И что этот страх возымел такую власть надо всеми солдатами, и даже надо мною, и Васко де Агиларом, и братом Хоакином, что по немому согласию мы в одно мгновение решили остановиться на том месте, где находились, и разбить там лагерь; далее же двигаться только с восходом солнца.
Что эту ночь мы провели в великой тревоге и, как бы ни были утомлены долгой дорогою, так и не сумели сомкнуть глаз, пребывая в тяжелой полудреме, но приходя в сознание от странных шумов, которые слышались из чаш,и.
Что более всего смуш,ал нас удивительный и страшный крик неизвестного дикого зверя, напоминавший отдаленно вопль ягуара, раздававшийся в зарослях неподалеку от нашего лагеря.
И что припомнил я, как такой же крик слышал сквозь сон на рассвете в ночь, когда второй наш проводник, полукровка Эрнан Гонсалес, порешил себя».

Я отложил в сторону листы и потер виски. Начав постепенно привыкать к мысли о том, что между описываемыми в дневнике событиями и моей жизнью налаживается некая необъяснимая связь и эта странная синхронизация все усиливается, я был готов поверить в то, что замогильный вой, который я слышал в своем дворе - не что иное, как эхо криков разбуженных конкистадорами духов сельвы.

Ягуар в Москве? В моем дворе? Может, стоит перечитать желтую прессу за последнюю неделю - вдруг мелькнет где-нибудь заметка о сбежавшем из зоопарка хищнике? Если книга действительно обладала теми магическими свойствами, которые я ей приписывал, и способна была искажать действительность, проецируя на нее происшествия, обрисованные на своих страницах, почему не допустить, что она заставила некоего сторожа забыть запереть дверь в одной из камер узилища на Краснопресненской?

Пожалуй, по достоинству оценить возведенные мною шаткие логические конструкции могли бы только инженеры с Загородного шоссе, но меня это не смущало. Делиться своими соображениями с кем бы то ни было я пока не собирался, сознавая, что и друзья, и милиция посоветуют изгнать терзавших меня бесов курсом феназепама, а если проявить настойчивость, то могут и упечь, чего доброго, в лечебницу. Сам же я все еще сохранял уверенность в том, что рассудок мой оставался незамутненным, несмотря на все испытания, выпавшие на мою долю в последние недели.

Вещественных доказательств этого у меня имелось более чем достаточно: перенесенная мною болотная лихорадка оставила после себя опустевшие наполовину пачки жаропонижающего и иссушила мое тело.

Я трогал своими руками пломбы уголовного розыска, которыми криминалисты опечатали вход в бюро переводов после страшной и, несомненно, преисполненной тайного значения смерти его сотрудника. (Как если бы милиционеры рассчитывали с свойственными им решимостью и наивностью запечатать этими жалкими бумажками раскрытые - вполне вероятно, мною - врата в майянскую Преисподнюю!)

И наконец, предостережение, начертанное на моей двери… Жуткий шарж на так любимую Борхесом розу, которую похитил из своего сна Лао-Цзы… Неопровержимое свидетельство материализации демонов из индейских преданий - а откуда еще могло явиться в наш мир это чудовище? Надпись видел не я один, и уж вряд ли возможно заподозрить в склонности к паранойяльным фантазиям мою соседку из квартиры напротив - человека с железной, как рельс, психикой, советской еще закалки.

Приводя эти аргументы раз за разом, мне постепенно удалось доказать собственную нормальность хотя бы себе самому. При этом я так и не отважился выйти на лестничную клетку, чтобы проверить, на месте ли надпись на двери.

Вместо этого я прошаркал к входу: еще раз ощупал все замки и на всякий случай подергал дверную ручку. Потом, вжавшись ухом в прохладную дерматиновую обивку, опасливо вслушался в лязг старого лифта, натужно ползающего по шахте. Осмотрел окна, от греха подальше запер форточку, зажег свет по всей квартире и только тогда, наконец, почувствовал себя в относительной безопасности.

Стены моего сталинского дома по толщине наверняка не уступали крепостным, окружавшим испанский монастырь в Мани, а стальная дверь, на которую я потратил некогда