что осталось последним хранителем той самой священной книги, которая погубила майя. Что книгу эту он сам получил от своего отца, когда тот умирал, а тот от деда; и что когда настанет его черед умирать, должен был и он передать рукопись своему сыну, который также должен был сделаться жрецом и хранить ее. И что так должно было продолжаться, покуда великий индейский бог Ицамна и прочие боги живы и мир стоит. Потому что самая сокровенная и разрушительная тайна священной рукописи в том, что прорицание верно, а ошибочен лишь расчет времени, который провели астрологи, толковавшие книгу. И что каждый сын народа майя и каждый живущий на свете человек из любого другого племени, какому богу он ни поклонялся бы, помнить обязан, что мир конечен так же, как смертен человек; и что священная рукопись - тому подтверждение, и о том вечное напоминание, и потому должна быть сохранена любой ценой. Однако соблазн толковать пророчество и исчислять точный день светопреставления посредством этой книги - греховен и губителен; и что, как стал он однажды причиною падения империи майя, также может ввести в искушение, а затем обратить в пепел империи грядущего, а даже и всех живущих на земле людей. Человек слаб, труслив и любопытен, оттого подобные знания для него опасны. Что тогда спросил я у жреца, не попала ли святая книга в руки нечестивому монаху, брату Хоакину, когда тот разграбил индейский храм в Калакмуле. Что тот утешил меня, и разъяснил, что в оскверненной солдатами пирамиде лежала обманка, видом похожая на искомый манускрипт, но заведомо лживая и пустая. Что спросил я также у него, отчего он поведал мне, чужаку, сию тайну, о которой неведомо было многим из сынов его народа. И что он возразил мне, и признал, что индейская богиня Иш Чель не соблаговолила послать ему сына, и в вымирании рода своего он видел знак вымирания майя. Что доносили ему вести о бородатых людях из-за моря, и об их чудесных лодках, и громоподобном оружии, и о доблести в сражениях. Что все это пробудило в нем любопытство, и просил он великого Ицамну открыть ему правду об этих людях. И что тот послал ему видение, в котором бородатые люди подчинили себе земли и майя, и ацтеков, и прочих народов, и правили большей частью света. И что тогда решил хранитель книги, что не может унести с собою в могилу тайну конца мира, только оттого, что не имеет сына; также и народ его должен передать ее другому народу, если сам не оставил после себя наследников. И что когда решил он так, то молился своим божествам, среди которых был и бог смерти Ах Пач, и бог солнца Ах Кинчил, и сам Ицамна, и спрашивал, правилен ли его замысел. И было ему знамение, укрепившее его веру в это. Что случилось это несколько месяцев назад, и что с тех самых пор, положившись на волю индейских богов, сей жрец терпеливо ожидал их по-мощи, покуда Ицамна не положил меня в свой сенат, отступившись от моей жизни. Что, по его разумению, я был предназначен богами для того, чтобы принять у него древнюю рукопись и, сделав так, уберечь ее от тлена и забвения. Что третьим вопросом моим к нему было, как узнать, когда же настанет подлинный судный день, и что будет причиной ему. Что тогда усмехнулся жрец, и сказал мне, что бородатые люди так же слабы и любопытны, как его соплеменники; и что новые исчисления, которые проводил его отец, дают миру еще около шестисот тридцати цолькинов, что на наш счет составляет четыреста пятьдесят лет. Что, однако, он повторно предостерег меня от соблазна высчитывать точный час светопреставления, потому как дело это не человеческое, а божественное. И сказал он мне, что земля погибнет тогда, когда умрет Ицамна - отец и старейшина индейских богов, премудрый властитель сего мира, вообразивший и так воплотивший его. И что предзнаменованием светопреставления станет немощь этого бога, от которой станет и мир лихорадить. И что когда закроет он глаза в последний раз, погрузится мир в вечную тьму. И что когда начнутся предсмертные судороги его, скорчит всю землю от страшного сотрясения почвы, и рушения гор, и буйства морей. А после настанет конец. Таковы подробные обстоятельства моего похода в древний индейский город Калакмуль и обретения мною удивительного свитка, который я храню по сей день и ради описания которого я затеял настоящий отчет. О прочем же - и о возвращении в Мани, и о разоблачении мною умыслов отца де Ланды, и о нынешнем местонахождении Книги поведал я уже в Главе Первой сего отчета, и повторять это считаю излишним. В непрестанном ожидании предреченного дня. Писано собственноручно Луисом Каса-дель-Лагарто, в Мадриде, в июле 1592 года от Рождества Христова». *** И это все?!
Тропический смерч, бушевавший в моей голове все время, пока я читал завершающую часть повествования Луиса Каса-дель-Лагарто, вырвал у меня из рук последний лист, но я долго еще сидел, не смея шелохнуться и не веря, что больше конкистадору сказать нечего.
И тогда я услышал, как со смачными щелчками, соединяясь пазами, превращаются в единое целое разрозненные части этой невероятной истории.
Как случайное участие в экспедиции необычного испанского офицера, готового поверить язычникам вместо того, чтобы во славу Христа спалить их деревни, оборачивается промыслом майянских богов.
Как обретает смысл погоня сквозь четыре с половиной столетия неких сил за тайным свитком, или хотя бы за сведениями о нем, и стремление других сил, не жалея человеческих жизней, воспрепятствовать этому.
Проясняться стала и моя собственная роль, и оказалась она вовсе не так жалка, как мне думалось ранее; доказательством тому было мистическое обращение ко мне заточенного в сеноте Каса-дель-Лагарто. (Всего через несколько минут я получил еще одно подтверждение этому.)
И еще… Неожиданно четко я вспомнил мальчика, разговаривавшего со мной в вагоне метро. До сих пор я не решался трактовать его слова, не будучи полностью уверен, что они не навеяны моей эсхатологической паранойей. Но сейчас, дочитывая рассказ конкистадора, я мгновенно узнал в них последние речения майянских пророков.
«…найти его. Ибо беда мира в том, что болен Бог его, оттого и мир болен. В горячке Господь, и творение его лихорадит. Умирает Бог, и созданный им мир умирает. Но не поздно еще…»
Кем бы ни был тот мальчик, и кто бы ни вложил эти слова в его уста, они магическим образом дополняли исповедь Каса-дель-Лагарто, который внял заветам жреца и избегал толковать предсказание, просто сохранив его для потомков.
Неужели что-то могло быть еще сделано? Ведь сказано было мне «Но не поздно еще…» и
