Прошел примерно час с тех пор, как Матвей начал третировать мой слух богатырским, с подсвистом, храпом. Я подумал, что мне тоже не помешает вздремнуть хотя бы полчасика, но едва смежил глаза, как вдруг мой надзиратель заметался во сне, словно ему привиделся кошмар. Затем послышалась брань, и пробудившийся второй раз за ночь Коваленко рывком уселся на нарах.
– Пусть сгорит в аду тот, кто придумал эти чертовы звонки! – в ярости прорычал он спросонья, протирая глаза. И, обернувшись к двери, крикнул: – Эй ты, там, снаружи! Хватит пилить мне мозги! Сейчас открою, мать твою!
И, продолжая материться, потопал к двери.
Я насторожился. Кто-то подошел к номеру Матвея и нажал на кнопку мнемозвонка – устройства, сигнал которого нельзя расслышать, так как он транслируется телепатически прямо в мозг хозяина, – а я этого даже не почуял. Очень подозрительно, ибо прежде я слышал все доносившиеся из коридора шаги. Включая тихие, поскольку ночью отражающиеся от гулких стен звуки разлетались по спящему отелю лучше, чем днем. А особенно здесь, на ярусе с дорогими номерами, где две трети комнат, как правило, пустовали. Тому, кто устроил Коваленко вторую побудку за ночь, пришлось, не иначе, красться сюда на цыпочках, подстраиваясь вдобавок под ритм капитанского храпа. Только к чему эта конспирация, если визитер все равно в итоге нас разбудил?
Пока Коваленко изучал визитера в видеоглазок, я пережил несколько тревожных секунд.
Когда подобные догадки осеняют меня за миг до того, как могут воплотиться в реальность, и угрозу уже не предотвратить, мне становится по-настоящему страшно. Шпион, конечно, не сапер, и способен ошибиться больше одного раза. Но каждая моя ошибка, грозящая обернуться провалом и гибелью, отдается у меня в голове щелчком сработавшего взрывателя. За которым спустя мгновение взорвется и мина, на какую я только что наступил и не заметил этого…
Реальность превзошла все мои прогнозы. Вот только в какую сторону – в лучшую или худшую, – я пока не разобрался.
Коваленко отпер дверь и остался жив, поскольку за ней стоял вовсе не Аргос. Но когда визитер переступил порог номера и вышел на свет тусклой лампочки, я обмер от неожиданности. Что было весьма красноречивым признаком. Напугать меня, когда я знал, что мои люди следят за номером капитана через закрепленную в коридоре мини-камеру, было непросто. Но второму ночному гостю Матвея это тем не менее удалось.
Забрасывая свою наживку, я не предполагал, что на нее практически с ходу клюнет столь крупная рыба. Впрочем, учитывая, что эта рыба плавала быстрее всех «рыб» Пятизонья, удивляться тут было особо нечему. А вот бояться этого молниеносного хищника стоило даже такому мастеру мимикрии, как я.
Геннадий Хомяков, он же Алмазный Мангуст! Правая рука Умника и человек – или правильнее назвать его существом? – способный к телепортации в любую точку Зоны без помощи тамбуров. И прежде он был неуловим, как ветер, а сегодня достиг высшей ступени в искусстве выживания. И заодно – в искусстве убивать, ведь Хомяков никогда не гнушался истреблять своих врагов, а ныне получил возможность наносить им удары в спину, где бы они ни скрывались. Даже засевшие в своих крепостях Хантер и Хистер не могли защититься от нынешнего вездесущего Мангуста. И все-таки этот головорез Талермана был, пожалуй, единственным среди его клики, у кого наличествовали определенные моральные принципы. По крайней мере, так считал Мерлин – некогда лучший друг Хомякова, – и спорить с его авторитетным мнением мне было не резон.
Я узнал одноглазого Мангуста практически мгновенно, даже без его прежних алмазных отметин на лице и горле. Но Чапаю этот изуродованный шрамами субъект был неизвестен. И потому я угрюмо взирал на капитанского гостя исподлобья, ничем не выдавая то, что на самом деле мы с ним знакомы.
А вот из простоватого Коваленко лицемер был так себе. От меня не ускользнул вопросительный взгляд, который он вперил в Мангуста прямо на пороге. И как Мангуст, тоже без слов, ответил на немой вопрос капитана, едва заметно мотнув головой. Подобное взаимопонимание, даже не с полуслова, а с полунамека, возможно лишь между давними приятелями. Которыми, несомненно, эти двое и являлись, но им хотелось, чтобы я думал иначе.
Что ж, разумная предосторожность.
Какой смысл вкладывал Хомяков в свое скупое молчаливое «нет», выяснилось сразу, как только хозяин к нему обратился:
– Ну, здорово, Капуцин! Надо же, и двух недель не прошло, а ты опять здесь! Чего это тебя в такую рань принесло? Соскучился, что ли, или выпить не с кем?
– Пробегал тут мимо и услышал сплетни, что ты арестовал одного любопытного всезнайку, – признался мнимый Капуцин, разглядывая меня своим единственным глазом. – И пока ты его не спровадил из Зоны, хочу задать ему несколько вопросов. Насчет того, о чем он трепался вечером в «Пикнике». Просто знаю людей, кого эта информация заинтересует, и намерен на ней немного заработать. Ты не против?
– Если это не наши армейские секреты – валяй! – не стал возражать Матвей. – Хотя ума не приложу, что этот сопляк успел здесь разнюхать такого ценного.
– Если бы меня интересовали секреты чистильщиков, ты был бы последним человеком, к кому я обратился бы с подобной просьбой, – заверил его Мангуст. – Не бойся, старик, я здесь по другому делу. Что тебе вообще известно об этом Чапае?
– О каком таком Чапае?! – округлил глаза Коваленко. Но быстро смекнул, кого гость имеет в виду, и, указав на меня, переспросил: – Это о Шашкине, что ли?
