– Понятия не имею, как его настоящее имя, да и на кой оно мне? В баре он называл себя Чапаем, – ответил Хомяков, явно слукавив. У его хозяев были связи, по которым они проверят, не является ли источник сведений о бурильных торпедах липовым. Только ради этой проверки я инсценировал бегство реального Олега Шашкина в Зону, принеся его жизнь в жертву нашим интересам.
– Мне плевать, кем он себя называл, – пробурчал капитан. – Его скоротечная сталкерская карьера подошла к концу, и завтра он отправляется домой к безутешным родителям. А что о нем в штабной ориентировке говорилось, тебе, извини, знать не положено.
– Что бы в ней ни говорилось, готов поспорить, там нет ни слова о том, что Шашкин сбежал с катера, который перевозил оружие для Барклая, – ехидно заметил Мангуст. – Что смотришь? Не я это придумал. Чапай о своих подвигах уже всей Обочине растрепал.
– Хм… А вот этого я и впрямь не знал. – Слегка огорошенный Коваленко перевел взгляд на меня и осведомился: – Правда, что ли, Шашкин? Ты на самом деле участвовал в контрабанде оружием?
– Да, участвовал! – отозвался я, нахохлившись, будто в ожидании побоев. – И что с того?
– Ничего, – отмахнулся чистильщик. – Сейчас ответишь на вопросы этого человека, а я посижу, послушаю, что ты еще ему пропоешь. Очень уж хочется узнать, как много интересного я пропустил, не побывав вчера вечером в баре. Наверстаю, так сказать, упущенное…
Хомяков взял стул, поставил напротив меня, оседлал его задом наперед и, скрестив руки, сложил их на спинке будто опершийся на щит витязь. Подозревал он или нет, что перед ним – тот самый ведомственный комбинатор Трюфель, который три месяца назад помог ему и Мерлину проникнуть на полигон Умника? Поди разберись – в отличие от Коваленко, Мангуст отлично владел своими эмоциями. К опыту бывшего военного пилота, кем когда-то являлся Хомяков, он приобрел бесценный опыт выживания в Зоне. И сегодня этот тип обладал не меньшей выдержкой, чем я. С появлением его в моей игре она фактически вышла на иной, более высокий уровень сложности. И грань, на которой я балансировал, закладывая капкан для G.O.D.S., стала еще тоньше и неустойчивей.
Расписывать от и до допрос, какой учинил мне посланник Талермана, нет смысла. То, о чем я ему поведал, касалось событий, уже рассказанных мной здесь во всех подробностях. Замечу лишь, что на сей раз мне пришлось выложить «подлинную» историю моего побега: мы с сокурсниками прибыли в Крым на сафари, и я, не вытерпев их пьяных насмешек, решил отправиться в Зону, дабы доказать всему миру, что тоже чего-то стою!
«Расколоться» меня вынудил Матвей. Он доподлинно знал, кто такой Олег Шашкин и что он не мог служить мичманом на доставившем его на Керченский полуостров катере. Однако нестыковка, на какой поймали меня Коваленко и Хомяков, вовсе не являлась моим проколом. Наоборот, она лишь усиливала правдоподобие моего спектакля. Разве агент, которому поручили слить конкретную дезинформацию, станет перевирать детали своей легенды, усложняя тем самым ее проверку и наводя на противника ненужные сомнения?
«Разумеется, не станет!» – ответит на этот вроде бы очевидный вопрос человек, способный логически мыслить, но незнакомый с реальной шпионской кухней.
«Станет, если потребуется», – возразят ему знатоки подобных игр, вроде меня. И непременно добавят: «Потому что нечеткую дезинформацию на порядок сложнее отличить от правды, нежели идеально продуманную и не имеющую изъянов». В жизни идеалы встречаются крайне редко, и именно отсутствие мелких огрехов делает ложь подозрительной. Здесь, как в криминалистике: наличие у подозреваемого безупречного алиби – характерный признак того, что это он совершил преступление. Почему? Потому что для создания алиби- идеала надо очень сильно постараться, а непричастному к преступлению человеку это никогда не пришло бы в голову.
Любого шпиона учат складно врать, а также придавать складности своего вранья не стерильно-лабораторный, а шероховато-естественный вид. Такой, чтобы противник всегда мог придраться к мелочам, в чем-то усомниться, и в то же время не сумел бы подкопаться к стержню твоей легенды. Ее гибкой, но крепкой несущей основе, без которой она рассыплется в прах от первого же легкого толчка.
Легенда Олега Шашкина была к таким потрясениям готова. Как дезинформатор, Чапай не выдерживал критики, зато ее выдерживала озвученная его устами история. И ее проверка, как следовало догадываться, не заставит себя долго ждать.
Я выдал Мангусту и Коваленко все, что было положено знать Чапаю, ни словом больше. Да, я своими глазами видел ящики с бурильными торпедами «Шурф-12». Как я мог увидеть то, что не предназначалось для моих глаз? Катер – маленькое и тесное судно, и все это добро лежало в контейнерах прямо на палубе, под тентом. Барклай сам прибыл встречать груз и позволил нам сойти на берег только после того, как лично вскрыл каждый ящик и проверил его комплектность (именно так я в шкуре Дровосека и делал на глазах у курсантов и катерных команд). Почему я уверен, что это были именно «Шурфы»? Читал как-то о них в Интернете, вот и опознал наяву – ведь это не секретное оружие, верно? С их помощью уже давно тушат пожары на нефтяных скважинах и затыкают жерла самых неугомонных вулканов… Нет, покупателей, кому Барклай намеревался продать торпеды, мы не видели. И не расспрашивали его на сей счет – зачем? Все равно Барклай не ответил бы, так как нас это абсолютно не касалось. Мы приехали в Крым пострелять по механоидам и только. И бизнес, каким занимался человек, пригласивший нас на сафари, лично мне был тогда до лампочки. Да и сейчас, честно сказать, тоже. А про торпеды и их вероятные цели – Городища, – я заговорил лишь потому, что хотел приподнять свой авторитет в глазах сталкеров, показав, что мне известно нечто такое, о чем они пока не ведают ни сном ни духом.
Выведав у меня все, что им хотелось, дознаватели отошли в другой угол номера и провели тет-а-тет короткое совещание. Биотехнологический оборотень, вроде меня, моделирует себе, как правило, обычную внешность, но функциональные возможности тела он усовершенствует по максимуму. Шашкин в моем исполнении выглядел столь же заурядно, как его ныне мертвый оригинал – при жизни. Зато слух у Чапая был просто фантастический. Я не смог расслышать, как Мангуст здесь объявился, поскольку он не пришел сюда по коридору, а телепортировался прямо под дверь капитанского номера. Но перешептывание Хомякова и Коваленко я разобрал вполне отчетливо, даже несмотря на то, что они в целях конспирации отвернулись от меня к стене.
– Кто эти люди, которым ты хочешь продать информацию о Барклае и «Шурфе-12»? – осведомился Матвей у гостя. Чем вновь дал мне понять, что тот все-таки не посвятил его в подробности своей нынешней жизни.
– Питерцы, – в очередной раз беззастенчиво солгал Мангуст. – Есть у них в Москве и Сосновом Бору несколько Барьерных тоннелей, на которые давно зарится Орден. Но Питерцы не желают раскрывать ему свои секреты даже за деньги. Узловики догадываются, где пролегают эти коммуникации, но сами добраться до них не могут. И теперь они, похоже, хотят взорвать с поверхности парочку тоннелей в качестве шантажа. Чтобы Питерцы побоялись за остальные тропы и позволили Ордену пользоваться ими на равных правах с ними. Только уже бесплатно, разумеется. Вот я и хочу предупредить Питерцев, какую провокацию готовит в отношении них Хантер.
– Долбаная политика! – проворчал капитан. – Долбаный Орден! Как хорошо, что я далек от всего этого дерьма!
– И не говори! – притворно согласился с ним Хомяков. А потом, как мне показалось, вполне искренне добавил: – Будь на то моя воля, старик, я бы тоже не ввязывался в местные разборки, пропади они пропадом. Однако ничего не поделаешь: мне нельзя покинуть Зону
