Угол падения

весь пустынный квартал. И, не получив ответа, продолжил: – Эй, я к вам обращаюсь! Только не надо делать вид, что вы меня не слышите! Что за фокусы вы себе позволяете, черт вас дери?! Э-э-эй!..

Голос Тремито отразился от облупленных стен старых многоэтажек и, наверное, был слышен в пустом городе даже на том берегу Чикаго-ривер. Доминик невольно подумал, что, закричи он во всю глотку в настоящем итальянском квартале, отовсюду на возмутителя спокойствия тут же посыпались бы грубые просьбы заткнуться и проваливать в задницу. На что зачинщик скандала просветил бы оппонентов, какими в действительности porcas putanas являлись их матери, пусть даже он не был знаком ни с одной из этих почтенных синьор. После чего узнал бы кое-какие подробности и о своей матери, сестрах, а также прочих родственниках женского, а возможно, и мужского пола. На том бы скандалисты и разошлись, пожелав друг другу на прощание поскорее подохнуть собачьей смертью… Обыденная уличная склока – можно сказать, своего рода традиция, – что в подобных районах ежедневно происходили сотнями, если не тысячами. И несмотря на потоки обоюдных оскорблений, редко когда эти ссоры заканчивались потасовками. А все потому, что каждый сицилиец, который еще не утратил свои корни, свято помнил: помириться с соотечественником после перебранки легко, а вот после мордобоя – практически невозможно. Бескровных драк в этих кварталах не бывает, а за пролитую кровь следует мстить. Любой же мститель на Сицилии, как гласила народная мудрость, должен был заранее вырыть две могилы – одну для врага, а другую – для себя…

М-эфирный Чикаго никак не отреагировал на выкрики Аглиотти, отчего тот, помимо раздражения, испытал также чувство обиды. Доминик терпеть не мог, когда его игнорировали, а тем более если он нарочито пытался привлечь к себе внимание. Возможно, кто-то другой стерпел бы подобное неуважение, но только не заносчивый сицилиец. Грязно выругавшись, он поднял с тротуара железную урну и с размаху зашвырнул ее в витрину «Королевского погребка», вмиг разбившуюся на множество мелких осколков. Их звон, должно быть, долетел аж до главного полицейского управления города, но на безлюдной улице, где буянил Тремито, по-прежнему царило неестественное спокойствие.

Урны стояли возле каждого фонарного столба, и следующей хулиганской выходкой Мичиганского Флибустьера должен был стать разгром припаркованного у бара автомобиля. Однако надругательство над стареньким «Кадиллаком» не состоялось, поскольку глас вопиющего в пустынном городе М-дубля был наконец-то услышан.

– Умоляю вас, синьор Аглиотти: оставьте этот напрасный вандализм! – раздался за спиной Доминика невозмутимый голос. Сицилиец только что вытряхнул мусор из очередной урны и готовился вот-вот разнести ей лобовое стекло автомашины. Заслышав обращенную к нему мольбу, он сначала грохнул в сердцах жестяной бак об асфальт и только потом обернулся, сделав это с подчеркнутой неохотой, как будто его оторвали от крайне важного занятия. Тем не менее за маской злости на лице Тремито скрывалось удовлетворение, а в холодных полуприкрытых глазах отчетливо читалось: «Я так и знал, что это будешь ты, чокнутый ублюдок!»

«Чокнутый ублюдок» Платт между тем неспешно шагал по тротуару от набережной Чикаго-ривер. Не иначе, креатор материализовался прямо из воздуха, поскольку Доминик всего пару секунд назад глядел в том направлении и никого не обнаружил. Обладатель комичной «мушкетерской» внешности и архаичной тросточки с набалдашником разгуливал по городу в длиннополом клетчатом пальто, а на седой всколоченной голове мусорщика красовался такой же клетчатый берет с красным помпоном. Не будь Аглиотти так зол, он наверняка не удержался бы от улыбки: видеть в бедном итальянском квартале представителя богемы (больше никто на памяти Тремито не носил в Чикаго такие экстравагантные ретро- гардеробы) оказалось крайне непривычно. Если бы дело происходило в реальности, а Доминику было лет восемнадцать-двадцать, он точно не удержался бы от соблазна преподать «клетчатому» stronzo урок и доходчиво растолковать, где в этом городе разрешено гулять таким франтам, как Морган Платт, а куда им лучше не показываться. И трость не помогла бы ублюдку – намяли бы бока, обчистили карманы да бросили где-нибудь в подворотне, избитого и оборванного…

– Я, кажется, уже говорил вам, мистер Платт, что я – не Мичиганский Флибустьер, – напомнил Доминик креатору, не упустив в горячке то обстоятельство, что Морган назвал его настоящим именем. – Какого дьявола вы устроили здесь весь этот балаган?

– Да полноте, синьор Аглиотти! – Хозяин квадрата картинно развел руками, будто встретил на улице старого доброго знакомого. – Неужто вы думали, я настолько глуп, что не отличу настоящего Тремито от поддельного? Ведь вы пришли в мой мир, господин Флибустьер, и здесь у вас нет и не может быть от меня никаких тайн… Здесь я, как говаривали древние мудрецы, ego te intus et in cuto novi … – И, заметив недоумение собеседника, уточнил: – «Вижу тебя и под кожей, и снаружи». А что касательно этого, как вы выразились, балагана, то отвечу вам следующее: создавая его, я хотел, чтобы вы ощутили себя в привычной среде и тем самым побыстрее раскрыли мне свою истинную сущность.

– Послушайте, мистер Платт!.. – Доминик поморщился, давая понять, что этот разговор его нервирует, и демонстративно оттолкнул ногой на проезжую часть валявшуюся перед ним урну. – Я – Игнасио Маранцано, сотрудник службы безопасности хорошо известной вам компании «М-Винчи». Также хочу напомнить, что в данный момент я нахожусь при исполнении служебных обязанностей, а вы почему-то препятствуете мне их исполнять. Не так давно мы с вами, кажется, подробно оговорили наше сотрудничество и, как я полагал, достигли на сей счет полного взаимопонимания! Но вы по неведомой мне причине снова начинаете навязчиво придираться к внешности моего М-дубля и разыгрываете передо мной какое-то странное представление! Мистер Платт, я – серьезный деловой человек и не имею ни малейшего удовольствия участвовать в ваших спектаклях! Поэтому требую или позволить мне вернуться к работе, или выпустить меня назад, в транзит-шлюз! Вы не имеете права насильственно удерживать мой служебный М-дубль у себя в квадрате!

– Совершенно верно – не имею, – неожиданно согласился Морган с предъявленным ему обвинением. Однако тут же уточнил: – И будь вы действительно тем человеком, чье имя написано в вашем удостоверении, я бы вам и слова поперек не сказал. Но поскольку вы – не Игнасио Маранцано, а массовый убийца и беглый заключенный Доминик Аглиотти, значит, задержать вас – мой гражданский долг. Пусть даже речь идет всего-навсего об аресте вашей М-эфирной оболочки. Вы, конечно, можете воспользоваться системой экстренного отключения от ментального пространства, но в любом случае ваш М-дубль останется здесь. И стоит мне предъявить его компетентным представителям ФБР, как те мигом докажут, что он принадлежал настоящему Флибустьеру, а не безобидному имитатору. После чего официальная версия о вашей якобы гибели тут же пойдет прахом и на вас возобновится охота. Ваших друзей потащат на новые допросы, в их домах начнутся обыски, а семья Сальвини опять попадет под подозрение. А ведь ей сегодня и без того тяжко… Впрочем, не мне вам об этом рассказывать, согласны?

Креатор-шантажист остановился напротив Тремито и с победоносным видом вальяжно оперся обеими руками на трость – ни дать ни взять, гладиатор, пригвоздивший поверженную жертву к арене финальным ударом меча.

Доминик испытывал жгучее желание выхватить «Беретту» и выпустить весь ее магазин в ухмыляющуюся усатую рожу Моргана. Однако интуиция подсказывала сицилийцу, что убивать Зевса на вершине Олимпа, да еще когда он сам тебя на это провоцирует, – занятие в высшей степени бесперспективное. Мало того что окажешься в итоге полным кретином, так еще спровоцируешь у властелина мира ответный гнев и лишишь себя шанса достичь с врагом