только и оставалось, что заходиться в безумном крике – в тесной клети он был не в состоянии даже повернуться. Он дергался в тщетных попытках уклониться от горящей струи и раскачивал висевшую на толстых цепях клеть. Засвистела вытяжка, но горелая вонь все равно поползла по залу.
Главный магистр епархии по праву слыл экспертом своего дела и, едва замечал, что жертва вот-вот потеряет сознание, сразу выключал огнемет. Дождавшись, пока дон Диего немного придет в себя, он вновь открывал клапан и подносил тусклое пламя к небольшому участку тела жертвы, медленно, но верно сжигая ее по частям. Гаспар де Сесо не позволял отступнику найти спасение в беспамятстве. Методика казни медленным огнем была куда изощреннее быстрого Очищения, при котором огнемет переключали на полную мощность и сжигали отступника целиком.
Крики дона Диего стали и вовсе дикими, когда Гаспар оставил в покое его обугленные до костей лодыжки и нацелил пламя выше – на бедра и низ живота…
Карлос Гонсалес наблюдал за казнью с невозмутимостью каменной статуи. Он так и не сумел ответить на заданный самому себе вопрос, зачем вообще здесь находится. До того, как началось Очищение, он все ждал, когда сеньор ди Алмейдо узнает его, встретившись с ним взглядом. Охотник не боялся этого взгляда. Где-то в глубине души его терзало любопытство, каким будет последний взгляд человека, который давным-давно трепал по кучерявой головке маленького Карлоса – презрительным или прощающим. Скорее всего, именно ради этого взгляда Матадор и появился здесь.
Дон Диего в глаза Карлосу так и не посмотрел. Может, намеренно, а может, просто не узнал его в форме…
Диего ди Алмейдо был стариком, но он стойко выдержал час Очищения медленным Огнем прежде, чем отдал Господу свою замаранную в грехе смертоубийства душу. По прошествии этого самого тяжкого часа в его жизни, на его голове уже не осталось волос, глаза давно лопнули и вытекли, губы обгорели, а зубы торчали из-за них белыми точками на фоне запекшегося в корку лица. Тем не менее, когда Божественный Судья-Экзекутор в очередной раз выключил огнемет, дон Диего собрался с силами и хрипло выкрикнул во всю оставшуюся мощь обожженных легких какие-то слова. После чего поник головой и больше не подавал признаков жизни.
Убедившись, что жертва мертва, магистры выкрутили вентиль баллона до отказа и при помощи максимального пламени обратили останки непокаявшегося грешника в прах, оставленный дымиться на дне каменной ниши в ожидании, когда его выметут через маленькое отверстие в полу. Последняя дверь, которой было суждено воспользоваться некогда грузному и осанистому сеньору, оказалась такой узкой, что через нее едва протиснулась бы кошка…
Карлос вышел из зала закрытых Очищений одним из последних. Парадная форма на нем пропиталась смрадом, и теперь командиру придется долго держать ее отдельно от прочей одежды. В ушах Матадора все еще звенел предсмертный вопль Диего ди Алмейдо; хриплый, надрывный, однако он напоминал вовсе не мольбу о милосердии, а скорее грозное проклятие.
Проклятие умирающего в адских муках человека.
Карлос не верил в проклятия, а магистры, которых за всю их жизнь проклинали несчетное количество раз, и подавно. Но все равно на душе оставался неприятный осадок, предчувствие чего-то нехорошего, ожидание беды…
Внезапно Матадора осенило: кажется, он догадался, что именно кричал перед смертью сеньор Диего. Да, действительно, очень похоже на…
«Ангел Смерти! Ангел Смерти уже здесь! Молитесь!»
Жуткие вещи, если думать о них на ночь глядя…
На путь до лесистой возвышенности Каса де Кампо Сото Мара потратил не день, а целых три. Купив новую одежду и избавившись от старой, исполненный решимости умереть верный тирадор своего сеньора направился было воплощать в действительность собственную смерть, но вместо этого вынужден был срочно искать себе укрытие – город кишел Защитниками Веры. Выяснилось, что в Мадрид прибывал с визитом Апостол Транспорта – этим и объяснялись столь повышенные меры безопасности.
Сото снял комнату с окнами на восток в маленьком трактире и стал ждать, когда Защитники Веры наконец расползутся по казармам, а на улицах останутся лишь обычные, лениво прохаживающиеся патрули, избежать встречи с которыми было проще простого. Для идущего на смерть любая отсрочка являлась худшей пыткой, но Мара желал встретиться лицом к лицу только со своими главными врагами. Вступить в схватку с Защитниками Веры и пасть от их пуль было бы тоже храбрым поступком, однако в этом случае сеньор скорее всего никогда не узнал бы об искуплении позора своего старшего тирадора. А Сото очень рассчитывал на то, что сеньор все-таки еще услышит о нем.
Находясь в томительном ожидании, Мара даже соорудил себе из обрывка простыни повязку на голову, подобную той, какую надевали его предки-камикадзе прежде, чем отправиться на героическое самопожертвование в начиненных взрывчаткой машинах. В самом центре повязки Сото тоже изобразил восходящее солнце, за неимением красной краски нарисованное собственной кровью. Выводить рядом загадочные буквы предков он уже не стал, поскольку все равно не понимал, что они означают. А с солнцем все было ясно: у предков оно символизировало государственный герб и верность родине, а у Мара – то, чем он вдохновлялся и восхищался на протяжении многих лет. Символ всей его жизни.
Солнце. Тысячелетиями верное выбранному пути и ни разу не сошедшее с него. Не подвластное никому и ничему на Земле. Возможно, не подвластное даже времени. Справедливое из справедливых, ибо одинаково щедро одаривает теплом как нищего, так и Пророка; сам Господь не мог похвастаться такой справедливостью к своим рабам.
Солнце – единственное, что, по мнению Сото, могло служить гербом настоящего воина.
Два дня наблюдал Мара восход из окна трактирной комнаты. Даже грязное, засиженное мухами и потрескавшееся стекло не могло принизить для него величие восходящего солнца. Именно под символом солнца войдет Сото в логово врагов, растоптавших честь сеньора, а также его сына. Жаль, что Охотникам не дано понять смысл этой символики, но, может быть,
