2
Свежий борщ. Да еще заправленный салом. Да еще на вольном ветерке!
Перед тем как выбрать повариху для полевого стана, Котька провел закрытый конкурс. Закрытый потому, что никто о нем не знал, кроме самого Котьки. Он и председатель, и секретарь, и член жюри. Един в трех лицах. Как господь бог. Он наметил про себя несколько женщин, пригляделся, «чепурные» ли они, то есть аккуратные, или нет. Чтобы фартук свеж, чтобы юбка не заляпанная, чтобы кофта как кофта, чтобы коса калачиком, а сверху — платок белый. Словом, чтобы комар носа не подточил. Но важнее всего — борщ!
Опрятная жинка или нет — видать сразу. А вот что за борщ варит — семейная тайна. Ее надо раскрыть. Начал Костя заходить ненароком в хаты. Где запахнет борщом — он туда.
— Хлеб-соль, люди добрые!
— Сидайте до столу!
Председатель ест да нахваливает. А сам про себя отметку ставит. Борщ — Костина слабость. Считает, без борща человек не человек. И не работник, и дух в нем не твердый. С Ганей ежедневный конфликт из-за борща. Она женщина городская. Ей супы-борщи — лишняя морока. Любит попроще: сварила сосиску, поджарила котлету — и гуляй до ужина! Костя иногда сам стоит у плиты. Учит жинку, как варить борщ. Мастак в этом деле.
Итак, вся сила в борще!
Потому председатель дотошно выбирал повариху. Высший балл взяла тетка Оришка. Чепурная и не старая. Завистливые женщины говорят, что у нее есть какое-то зелье. Добавит в котел — и все. И нечего с ней состязаться. Насчет зелья, видимо, врут. Но борщ у Оришки отличный, это каждый скажет. Духовитый — за версту услышишь.
Когда подъезжали к стану на председательской «Волге», Костя толкнул меня в плечо, высунул голову в окошко, втянул воздух:
— Чуешь, как пахнет?
— Поздновато, — говорю, — едем. Солнце за полдень закатилось. Какой теперь борщ?
Кухня разместилась прямо в лесополосе. Над широкой плитой — крыша на тонких опорах. Дымоход проткнул крышу, белеет среди темной листвы. В плиту вмазано два огромных казана. Первый, побольше, для борща. Второй для каши. Казаны накрыты тяжелыми деревянными крышками. В тени акаций — стол. За лесополосой, вдоль нее, тянется новое строение с широкими окнами. Крыша шиферная. Стены беленые. Веселое здание. В нем размещается смена веяльщиков, трактористы, поднимающие зябь. До недавнего здесь жили комбайнеры. Но их срок прошел. Комбайны встали теперь рядком, притихшие. Кажется, никому не нужные. Их почистили, наложили смазку — отдыхайте до следующей страды.
В здании бригады общежитие и красный уголок — вовсе не уголок, а просторная комната, почти зал. В ней можно разместить с полсотни человек. При нужде втиснешь и побольше. Здесь сегодня вечером (может, ночью) состоится концерт. Где-то к заходу солнца подкатит грузовик с моим народом. Снимут с машины домры, пюпитры, костюмы. Оденемся, загримируемся.
Это потом. А сейчас я слышу голос Кости (сегодня опять поссорился с Ганей, уехал не обедавши):
— Тёть, ох и пахнет же!
— Сидайте, покушайте!
— А есть?
— Остался. Може, не такой як надо. Звиняйте. Чем богаты…
Оришка вынимает руки из-под фартука, снимает с котла крышку. Поколдовала черпаком. Выхватила его на волю с уловом. Вывернула в миску. Черпак как у походной кухни. Ручка деревянная, прочная, сам белый, из литого алюминия.
Костя взял ложку в руку, зачерпнул, пробует.
— У-ум!.. Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех!.. «Чи фаче унди меже ла каса апликат!..» — сыпанул по-румынски. Так, абы что сыпануть.
Оришка в недоумении.
— Що вы кажете?
— Экстра-класс! — откусил полстручка красного перца. Слезу вышиб. — Ух ты, махновец!
Озабоченная своей репутацией, тетка Оришка засуетилась.
— Ничего не пойму. Скажить прямо: хороший чи поганый?
— Великолепный!
— Опять не разберу: хвалите чи смеетесь?
— Гарный, титочко, гарный! — Это уже я вставил.
— Ну, слава богу. Ешьте на здоровье!
Борщ заправлен вершковой сметаной. Весь в густых масляных блестках. Действительно, от такого за уши не оттянуть.
— Всем так или только начальству? — интересуется председатель.
— Ой, шо вы балакаете! Другие ели еще краше. Вам последки остались.
— Добро! — Костя уперся руками в столешницу, приосанился. — Тетко Оришко, от лица службы выношу благодарность!
Оришка поправляет платок.
— Та разве ж я против. Як умеем, так и робим. Абы людя?м нравилось. — Она говорит не «лю?дям», а «людя?м». Впрочем, у нас все так говорят.
Костя переменил тон. Налег на стол. Спросил с откровенной заинтересованностью.
— Тё, раскройте секрет. Как вы варите?
Оришка присела на скамью. Вздохнула, развела руками.
— Зробить зроблю, а сказать не смогу.
— Капусту когда кладете?
— Перед тем, як гасить плиту. Шоб чуть покипела, но не разварилась. Шоб чуть на зубах похрустывала.
— А картошку?
— Шоб на языке рассыпалась.
— И все по часам?
— Яки там часы? За делом некогда в гору глянуть, не то что на часы!
Славный у них разговор получается. Костя пожимает руку тетке Оришке, еще и другой сверху похлопывает.
— Спасибо! Надо идти к веялкам.
— Бывайте здоровы!
Повернулся ко мне:
— Может, пойдешь ладить сцену?
— Какая там сцена? Столы вынесем, и все дело. Пойду с тобой.
Шагаем по длинному току. Земля укатана, словно асфальт. На ней — ворох за ворохом — зерно. Между ворохами стоят веялки. К ним приводы от электромоторов. Гудят веялки. Течет зерно рудым водопадом. Молодицы отгребают его белыми деревянными лопатами. Кидают на вершину вороха.
Костя оглянулся, подождал меня.
— Какая первая забота председателя? — спросил, уставив в мою грудь большой
