— У меня нет мамы, — сказал Авель. — Она умерла уже больше восьми месяцев.
— Ну, папе скажу, — поправился старик.
Он взглянул на бледное, худенькое лицо и поспешил прибавить:
— Может, у тебя и папы нету?
— Он тоже умер.
— Ах ты! — воскликнул старик. — Прямо скажем, не повезло.
Он помолчал, осматривая мальчика с головы до ног.
— А не обидишься, если спрошу, отчего они умерли?
— Папа утонул на корабле. А мама — не знаю. Мы с бабушкой пошли опознавать в подвал. — Он неопределенно повел рукой. — Она там была.
— А кто же с тобою теперь занимается?
— С тех пор как бабушка умерла, обо мне заботится донья Эстанислаа Лисарсабуру. Не знаю, знакомы ли вы с ней. Она хозяйка усадьбы «Рай».
— Знаю, — сказал старик. — Раньше все гуляла по дороге с фиолетовым зонтиком. Мы с ней всегда здоровались.
— У нее очень тонкие чувства, — сказал мальчик. — Она, к несчастью, намного выше своей среды.
Старик почесал затылок.
— Нравится мне, как ты говоришь. Всякий даст тебе лет на двадцать больше, чем оно есть.
Авель поднес ко рту листик.
— Мне кажется, война всех нас состарила раньше времени. Теперь, в сущности, нет ни одного ребенка, который верил бы в дары волхвов.
Нищий пристально на него посмотрел.
— Может, ты и прав, дети теперь родятся стариками. А в мое время мы в твои годы держались за мамину юбку. Ну, поговорили, и хватит. Теперь зайцем займемся.
Он пошарил в котомке, но вилок не нашел. Ничуть не смутившись, он повернулся к мальчику.
— Ну, роскоши этой у меня нет, а жаркое удалось. Бери-ка. Выбирай кусок себе по вкусу.
Нищий вынул зайца за хребет. Авель тщетно пытался оторвать лапу; наконец оторвал и, пыхтя, положил на тарелку.
— Ты не стесняйся, — сказал нищий.
Он впился зубами в зайца и стал жадно его пожирать. Шляпа с огородного пугала, которая держалась кое-как у него на макушке, соскользнула на затылок.
— Вот тебе еще.
Ловко орудуя палочкой, он положил Авелю несколько каштанов и немножко какой-то травки. Тут Авель обнаружил, что заяц не выпотрошен.
— Я не хочу есть, — жалобно сказал он.
— Как так не хочешь? А почему это?
Авель показал на черные шарики, измазанные соусом.
— Я не знаю, что это такое.
Нищий беззаботно на них посмотрел.
— А бог его ведает! Маслины, что ли. Положил к зайцу, приправа.
Это объяснение не внушило Авелю особого доверия. Таких маслин было полно в клетках у кроликов, которые Филомена чистила по утрам. Он протянул нищему свою тарелку и минуту-другую сидел молча, глядя на головешки.
— Ну как хочешь, — сказал старик, — только не взыщи. Не нравится мое жаркое — я не виноват.
Он переложил куски на свою тарелку и быстро все уничтожил.
Потом засыпал песком головешки.
— Зря не кушаешь. На пустой желудок и ум не работает.
Он смотрел по сторонам, как будто что-то искал и сам не помнил что; потом вынул из котомки зеленый флакончик.
— Для волос, — объяснил он.
Измазанными соусом пальцами он взял большую щепоть студенистой массы и смазал лохматые виски, от чего они стали совсем зеленые.
— Сам варю, из индейской смоковницы с одуванчиками. Хочешь помазать?
Авель из вежливости смазал чуть-чуть свои кудри.
— Очень приятный запах, — сказал он.
Теперь нищий смазывал носки ботинок.
— И вакса хорошая, — объяснил он. — На, помажь. Если хочешь, чтоб люди тебя почитали, никогда не забывай о внешнем виде.
Он нахлобучил шляпу, собрал разбросанные вещи и сунул их в котомку.
— Как ты думаешь, ничего не забыли?
Авель огляделся.
— Нет, по-моему… Вот, пробка…
— Давай сюда, — приказал старик.
Он внимательно ее осмотрел и решил положить в карман. Потом расправил плечи.
— Ты мне вот что скажи, — начал он, — Мы с тобою о чем только не говорили, а я так и не знаю, зачем ты ко мне пришел.
Авель покраснел; по-видимому, старик умел читать мысли.
— Как вы думаете, война еще долго протянется? — наконец нерешительно спросил он.
Нищий вынул из мешка старую зубочистку и принялся ковырять в зубах.
— Кто его знает! Теперь войны пошли хитрые. Когда мы с янками на Кубе воевали, тогда не то было. Вот была война так война.
— Ну, не говорите, — запротестовал Авель. — В Бельчите тоже большие сражения. — Его раздражало, что у стариков всегда только их времена хорошие, а теперь все не так. Он хотел показать старику, что и в тридцать восьмом году люди способны на подвиги. — Вчера, например, было больше двух тысяч убитых.
Нищий недоверчиво покачал головой.
— Врут. Такой войны, как на Кубе, больше не будет. Тогда…
Авель встал. У него перехватило дыхание.
— Я хочу сражаться. Мне все равно, что тогда было. Я теперь родился, а не в девятнадцатом веке.
Нищий подергал острые сосульки бороды.
— Да, — сказал он. — Может, ты и прав. Ты молодой, у тебя вся жизнь впереди. Будешь водиться со взрослыми, сам состаришься. Играй со своими, с ребятами. Они тебя научат таким вещам, каким я, старик, не научу.
«Да, — думал Авель, — а как же другие? Что будет с тетей, и с Филоменой, и с Агедой? Не могу я их бросить в беде». Он попытался их представить. Тетя обмахивается веером. «Так расплывчаты границы нашей жизни, так туманна действительность… В этом мире нет ни правды, ни лжи, Мы живем как в тумане…» А вот Агеда гоняется по пустым комнатам за ускользающей тенью брата: «Не уходи, пожалуйста!..» Воздух вокруг них становится густой и синий, и голоса плывут в нем, как пузыри. «Ты любишь Клод, потому что у нее красивое тело. Как могут нравиться такие вещи человеку возвышенных чувств?» В облаке тюля и кружев они защищались пульверизатором от натиска стихий: «В любви нет ни возраста, ни пола…» Слова, всегда одни слова из какой-то старой книги, словно пустая раковина без жемчуга.
