Анхела повернулась к сторожу. Лицо у нее было усталое, широкополая шляпа закрывала весь лоб.
— Вы представьте себе. Буквально по всему городу афиши с ее именем и вон та большая фотография — видите, на консоли?
Старик поднялся с кресла и внимательно осмотрел фотографию. Люсия была снята во весь рост, в белом платье, с меховой муфтой. Гибкий, юный стан, нежное овальное лицо в темной рамке волос.
— Красота… — тихо сказал сторож.
Анхела подошла к нему и ревниво спросила:
— Правда, никогда не скажешь, что это она?
Она взглянула украдкой на сестру, словно хотела удостовериться, как мало похожа эта старуха на ту красавицу, и поставила портрет на консоль.
— Хотя теперь и не скажешь, — объяснила она сторожу, — сестра в свое время была одной из первых красавиц. О ней каждый день писали в светской хронике. У ее ног было не меньше дюжины титулованных особ. Но она и тогда была такая — все я да я, ни за что не желала поступиться своей свободой.
— Я знала свое призвание, — сказала Люсия, — и не собиралась им жертвовать ради первого встречного. Мой учитель пения всегда говорил, что замужние женщины ставят крест на своем призвании. Я предпочла искусство.
— Люсия всегда была такая. Она еще в раннем детстве ни с кем не считалась. Бедную маму она буквально сводила с ума, все делала по-своему. Поверьте, немногие женщины располагали такими возможностями. Настоящий испанский гранд сложил к ее ногам свои замки, яхты и конюшни, но она даже не захотела его слушать. Ах, если бы она его выслушала, наше положение было бы совсем иное!
— Почему, интересно узнать? — возразила сестра. — Тебе прекрасно известно, что бытовые нужды меня никогда не трогали. А если ты не об этом — не понимаю, чтo ты имеешь в виду.
— Как так не понимаешь? — воскликнула Анхела. — После того, что было сегодня, после всех этих надругательств, у тебя хватает духу…
Люсия сухо ее оборвала:
— Может быть, ты объяснишь, какое отношение имеет Дарио Коста к утренним происшествиям?
Анхела смерила ее полным достоинства взглядом.
— Если бы он был там, он бы дал им пощечину, можешь мне поверить. — Она обернулась к сторожу. — Ах, если бы вы его знали! — пылко сказала она. — Рыцарь, в полном смысле слова. Он был безумно влюблен в сестру и каждый день присылал ей корзину цветов. Красоты он был необычайной и очень знатного рода, но сестра, из чистого упрямства, упорно ему отказывала, — она ехидно усмехнулась. — Потом жалела.
— Жалела? — вспыхнула Люсия. — Смешно, честное слово! Я никогда ни в чем не раскаиваюсь. Кто-кто, а я свою жизнь прожила неплохо.
— Ты еще скажешь, что сейчас бы его прогнала?
— Конечно, прогнала бы! Мне на жизнь хватает, я ни в ком не нуждаюсь.
— Видите? — обратилась к сторожу Анхела. — Упряма, как мул. Она и в восемь лет была такая. Ни за что не признает, если неправа.
Люсия демонстративно повернулась к ней спиной и замурлыкала итальянскую арию.
— Видите, видите? — зашептала сестра, — Слушает только то, что ей по нраву. Заговоришь начистоту — затыкает уши. А ведь только благодаря мне она не погибла.
Люсия оборвала арию и обернулась. Ее лицо исказилось от гнева.
— Врешь. Папа оставил деньги нам обеим. Они такие же твои, как мои!
— Она бы их все промотала. Если бы не я…
— Я могла бы давать уроки. Мой голос знает вся Испания, за ученицами бы дело не стало.
Она в свою очередь повернулась к Педро и показала ему фотографии, которыми был уставлен весь рояль.
— У меня были сотни учениц, и по дикции и по пению. Я в рекламе не нуждаюсь. Посмотрите сами.
На десятках расплывчатых фотографий, покрытых желтыми, словно табачными, пятнами, улыбающиеся девицы в платьях девятисотых годов гуляли по газонам на фоне мраморных лестниц, каскадов и фонтанов, нарисованных на заднике; их обнаженные руки были прикрыты нежным, пенистым тюлем, грудь — цветами и жемчугом. Напрягая зрение, Педро разбирал по складам: «Сеньо-р-и-те Лю-си-и Рос-си с горячей любовью от…», «Обожаемому другу Люсии Росси от благодарной…» Анхела не отходила от него. Она комментировала:
— Бедняжка буквально живет ими. Она и сейчас мечтает давать им уроки. Но, сами понимаете, ее песенка спета.
Люсия говорила свое:
— Вот, взгляните, по всем стенам, на бюро. И еще есть. Полный дом фотографий, и в чемоданах лежат.
— Никто с тобой не спорит, — сказала сестра. — Все знают, что у тебя был хороший голос, но сейчас мы говорим о настоящем, о сегодняшнем дне.
Люсия не обратила на нее никакого внимания.
— Действительно, я не раз пела в пользу армии, и вы видите, как меня отблагодарили. Да, у меня есть основания потерять веру в людей…
— У тебя всегда все шло от ума, — сказала сестра. — В этом твое несчастье. В известном смысле, — обратилась она к сторожу, — это я, а не она, всегда была артистической натурой. Я довольствуюсь грезами, фантазиями, мечтами…
— Очень много от них пользы! — усмехнулась Люсия. — Ну скажи, разве я не права, что никогда не доверяла людям?
— Сестра никогда никого не любила. Если бы вы видели ее несколько лет назад, вы бы сказали, что она без своих учениц жить не может. И что же? Поверите ли, никогда о них не вспомнит!
— Конечно, — сказала Люсия. — К чему зря страдать? Такова жизнь. Надо приспосабливаться.
— Вот чем я в ней восхищаюсь! Она умеет приспособиться буквально ко всему. Вы скажете — после всего, что было, ей невыносима такая жизнь? Ничего подобного. Ей совершенно все равно. Она могла бы пойти с сумой. Ее гордость ничуть бы не пострадала.
— Моя сестра, — сказала Люсия, — живет прошлым. Если бы то, если бы другое, если бы ты вышла замуж, если бы мы были богаты… А я всегда говорю: что прошло…
Спор продолжался несколько часов, но ни одна, ни другая не собирались его кончать. Педро выслушивал их доводы, опустив голову, и только изредка решался украдкой взглянуть на дверь. В одну из кратких пауз он увидел, как вбежала служанка, и узнал о смерти Авеля Сорсано.
— Умер?
— Да, убили.
После всего, что случилось в этот день, они не смогли сдержать слез, и гостиная превратилась в бурное море рыданий и вздохов.
— Бедняжка!
