свободным нравам своей знати, но неумеренные траты, которые в итоге затронули и кошельки богатых. Люди особенно ревностно относятся к богатству и к проявлению неумеренной, дикой роскоши (если они бедны сами). Граждане осудили его расточительность в постройках, и прежде всего при строительстве огромного Золотого дворца, от Палатина до самого Эсквилина. В Золотом доме он приказал возвести собственную статую, превосходившую высотой знаменитый Родосский колосс (высота около 37 метров). В покоях дома все было украшено золотом, драгоценными камнями и жемчужными раковинами. В обеденных залах устроены механические приспособления с поворотными плитами, чтобы во время застолий и празднеств рассыпать цветы и рассеивать ароматы. Главная круглая палата безостановочно вращалась, днем и ночью вослед небосводу. В банях текли соленые и серные воды. Таковы были вкусы высшей знати императорского Рима, первых лиц империи. Нерон скажет, что теперь он наконец сможет жить по- человечески. Император стал возводить и грандиозную купальню с каналом, чтобы можно было подъезжать туда прямо на судах (канал длиной в 160 миль). Для производства работ он приказал направлять ссыльных со всей Италии, требуя от судов приговаривать уголовных преступников к стройке века. В дальнейшем этот опыт повторят другие императоры.
Утверждают, что на все эти безумные расходы его толкала не только уверенность в неиссякаемых богатствах империи, но и тайное желание отыскать под землей несметные клады. Ходили слухи, что где-то там, под землей, могут быть погребены сокровища древней казны, которую увезла с собой во время бегства из Тира царевна Дидона. Непрерывное строительство и неумеренные траты привели к тому, что Нерон растратил все, что было в казне, и после этого стал отнимать богатства и имущество у богатых граждан, говоря: «Будем действовать так, чтобы ни у кого ничего не осталось».
Однако за легендами и слухами нужно попытаться увидеть истинную подоплеку политических и экономических событий. Дело в том, что в силу сложного стечения событий как на внутренней, так и на внешней арене Рим вошел в новую полосу развития, когда Империя становилась фактически неизбежным этапом развития государства. Нерон, воцарившись в Риме, вскоре понял, что власть капитала стала почти безграничной. Рим достаточно давно превратился в город, где вся общественная иерархия строилась на богатстве. В политике государства по отношению к богатству как таковому, как некоему абсолюту, представляющему квинтэссенцию так называемой западной практической философии, и к богачам как ее выразителям отражается весь макрокосм того или иного государства и общества. Рим в этом смысле типичен. Ведь огромные богатства Цезаря и Августа, первых лиц государства, давали им карт-бланш на сохранение статуса и влияния среди знати в Риме. Богатство становилось показателем социального и политического статуса.
Однако новые завоевания, увеличившие богатства нуворишей, привели к усилению материального неравенства в обществе. Разгорелась острая политическая борьба между сенаторами-землевладельцами и всадниками, владельцами движимого имущества. Но в то время были еще живы и даже находились в расцвете умственных и нравственных сил представители старого, республиканского Рима. Они были воспитаны на традициях предков, основа которых – патриотизм и стоицизм… Эти черты старшего поколения были близки и понятны большей части простого народа, земледельцам и ремесленникам, а также свободным гражданам, не имевшим отношения к ростовщичеству, откупам и т. д. Широкие слои народа не очень приветствовали богатство и богачей, понимая, каковы источники богатств иных их обладателей. Т. Моммзен пишет, что расходы по управлению, ремонту общественных зданий, гражданские расходы ложились на общину, расходы на армию Рим возлагал на провинции. Это было своего рода аттической данью. В действительности также, как христианство немыслимо было без мученика, так Рим был немыслим без взятки. Моммзен описал эти «славные» римские порядки: «Наконец, не следует забывать вымогательств, с помощью которых римские должностные лица и откупщики всячески увеличивали налоговое бремя провинций. Если бы считать по закону вымогательством даже каждый подарок, принимаемый наместником, если бы закон даже ограничил право наместника приобретать собственность путем купли, все равно официальная деятельность наместника давала ему при желании множество случаев для злоупотреблений. Постой войск; бесплатные квартиры для чиновников и целой своры адъютантов сенаторского и всаднического ранга, писцов, ликторов, герольдов, лекарей и попов; полагающийся государственным курьерам бесплатный проезд; приемка натуральных сборов, перевозка их, а главное – принудительные продажи и реквизиции – все это давало всем римским должностным лицам возможность привозить из провинций огромные состояния. Воровство все росло по мере того, как исчезал контроль со стороны правительства, а суды из капиталистов стали опасными только для честных людей. Ввиду участившихся жалоб на вымогательства должностных лиц в провинциях была учреждена в 605 г. постоянная Судебная комиссия для расследования подобных случаев; законы против вымогательства быстро следовали друг за другом и становились все более строгими. Это указывает на постоянно разраставшиеся размеры зла, как гидрометр показывает уровень воды в реке». Это зло в Риме распространялось столь быстро, что грозило разрушить государство.
Сенека, который при Нероне был одним из первых лиц, даже, как говорят, «первым министром», в этом вопросе выглядел отнюдь не безупречно. С одной стороны, он сам был одним из богатейших людей Рима и получал ценные дары от императора, что было хорошо известно. Многие считали его ростовщиком, причем весьма циничным, напоминая, как он поступил в отношении британцев («Одолжил британцам сорок миллионов сестерциев в надежде получить высокий процент, но затем настоял на срочной выплате долга, прибегнув к насильственным мерам»). С другой, в «Нравственных письмах к Луцилию» он, казалось, искренне уверяет читателя, что деньги и богатство могут быть источниками зла. Приводя пример, как источником прибыли может быть и святотатство, говорит: «Предположим, что деньги – благо, откуда бы их ни взять…» Но из его рассуждений не понять, то ли он одобряет любой способ обретения золота, то ли отвергает получение золота и прибыли путем святотатства. «Прибыль здесь не рядом со злодеянием, а вперемешку с ним». То ли богатство – благо, то ли зло?! Сенека старается держаться исторической правды, говоря: «Богатство являет некий образ блага, столь правдоподобный, что большинство людей ему верят». В то же время он не рискует пускаться в уточнения относительно острейшего вопроса соотношения богатства и бедности.
В конце письма он откровенно говорит Луцилию: «Представим себе, что нас позвали на сходку народа. Внесен закон об упразднении богатств. Неужто мы будем убеждать или разубеждать толпу такими умозаключениями? Неужели с их помощью добьемся мы того, что римляне вновь устремятся к бедности и восхвалят ее, опору и силу своей державы? Что они устрашатся своих богатств, вспомнят, что нашли их у побежденных, откуда и проникли в незапятнанный, славный воздержанностью город подкупы, и раздачи, и мятежи? Что с чрезмерной страстью к роскоши стали они выставлять напоказ добытое у многих племен? Что отнятое одним народом у всех еще легче может быть отнято всеми у одного? Лучше убедить в этом и изгонять страсти, чем определять их. Если нам под силу, будем говорить храбро, если нет, то хоть откровенно. Будь здоров». Отрывок действительно замечателен своей откровенностью. В нем констатируется, что: 1) основа богатств Рима – это богатства, награбленные и захваченные у других народов; 2) город Рим стал средоточием роскоши и богатств, вызывающих подкупы, мятежи и все прочие «прелести свободной страны»; 3) римляне все это прекрасно знают, однако никакие речи, никакая мораль не могут их удержать от желания обогащаться любым способом. Они добровольно не отдадут награбленное у других («Легче может быть отнято всеми у одного?»), а посему напрасно и ожидать, что они «устрашатся своих богатств», что нашли у побежденных и ограбленных, и «устремятся к бедности».
Как мы говорили, и сам Сенека выступает с «двойной бухгалтерией». В речах он мог себе
