Кульминацией античной чувственности и римского гетеризма стала эпоха Августа, в которую творили поэты Овидий, Гораций, Тибулл. Нашей темой не являются гетеры сами по себе (желающие могут прочитать «Беседы гетер» Лукиана и другие интересные документы эпохи). Наше внимание привлекает то, что росту в Риме гетеризма и сопутствующих удовольствий предшествовали военные победы Рима и накопления богатств в элите. Рост ее богатств сопровождается ростом ее безнравственности. Рим имеет деньги, очень много денег. А это почему-то чрезвычайно волнует всех женщин мира. Они вообще любят победителей, а еще больше – победителей богатых. Особенно бурный всплеск сей «эпидемии» имел место во времена Суллы. Тогда, в эпоху гражданских войн и проскрипций, в эпоху перераспределения богатств и еще невиданных грабежей, в руках у новой знати оказались сказочные средства. На них можно было купить все что угодно: дома, земли, поместья, рабов и. женщин. Накопление богатств вело к росту комфорта и роскоши. Все словно обезумели, окунувшись в моря наслаждения, вина, пороков. В этом море «любви» представители знати и богачи иной раз выуживали понравившихся им «рыбок», как умелые рыбаки.
Столь завлекательной была эта мода, что мужчины перестали вступать в брак, женщины перестали рожать, не желая иметь детей, те и другие предпочитали кратковременные связи. Замуж женщины выходили, как гризетки на прогулку. Марциал рассказал о некой женщине, что проделала от шести до семи опытов в замужестве (и все оказались неудачными). Не отличались постоянством, прямо скажем, и мужчины. У некоторых были три жены, как у Августа, Овидия и Плиния Младшего, у иных четыре – как у Цезаря и Антония, а некоторые обзавелись даже пятью – Сулла и Помпей. Разумеется, в расчет не брали прочих пассий и метресс, а дамы при этом стоили недешево. Дело доходило до того, что грозные императоры, сенаторы и генералы просаживали на гетер целые состояния. Сулла так на этом фронте поиздержался, что гетера Никополис, его метресса, даже назначила его своим наследником.
Правда, римские императоры не считали зазорным брать налоги не только с торговцев, ростовщиков, земледельцев или ремесленников, но и с бесчисленных проституток. Налог на промышленность собирался раз в четыре года, но император, следя за нравственностью, брал «очистительный налог» с женского тела. Живший в Риме в I в. до н. э. Катулл в поэтической форме выразил атмосферу Вечного города:
Увлечение любовными похождениями становится в Риме чем-то вроде поклонения богам, своего рода священным ритуалом. Конечно, были и сторонники строгих нравов, но таких моралистов высмеивали поэты и сатирики. Поэт Петроний в «Сатирикионе», защищая свою книгу от нападок моралистов (как он выражается, Катонов), берет в союзники Эпикура: «Правды отец, Эпикур, и сам повелел нам, премудрый, вечно любить, говоря: цель этой жизни – любовь». Однако даже во время дум о прекрасных женщинах и пылких мужчинах античный муж нет-нет да и заговорит о деньгах, которые все время присутствуют в сюжете почти любого рассказа, любой сцены, любого стиха или истории. Вот, скажем, Петроний дает описание италийского города Кротоны, города древнего, когда-то первого в Италии. Теперь же «частые войны свели на нет его богатство». Город напоминал собой пораженную чумою равнину, на которой нет ничего, кроме терзаемых воронами трупов. Все думы – только о деньгах. Один из персонажей, Эвмолп, замечает, что «ровно ничего не имеет против любого способа обогащения». Аферисты, цель которых получение богатства (все равно, чьего и каким способом), расписали роли. Эвмолп изображал богача, у которого в Африке до сих пор «на тридцать миллионов сестерциев земель и денег, отданных под проценты», ну и огромное число рабов. При этом он должен был и вести себя как настоящий богач – т. е. «говорить только о золоте и серебре, о своих вымышленных имениях», «он обязан был изо дня в день корпеть над счетами и чуть не ежечасно переделывать завещание». Самое главное, что вся эта сцена настолько соответствовала реалиям жизни, что на нее многие клюнули. «Громкая слава о богатствах ослепляла глаза и уши этих несчастных», – делает вывод Петроний. Таковы были римские граждане, которые тут же сбежались в надежде получить наследство. Эти люди стали приносить Эвмолпу деньги, соревнуясь в намерении заручиться его благосклонностью.
Древний Рим все больше напоминал собой коллективный вертеп, где царили жадные и необузданные женщины, многие из которых имели деньги и принадлежали к «сливкам общества». Они стремились найти в этих увеселениях выход своим страстям и своим богатствам, коими их наделяли мужья, любовники и бесчисленные молодые и не очень молодые повесы. Среди дам такого рода гремело имя Клодии, супруги Метелла Целера. Говорят, что в эту Клодию был страстно влюблен поэт Катулл, который и вывел ее под именем Лесбии, в то же время изобразив ее как женщину-вампира. Эта самая Клодия каждый день меняла любовников, а под конец стала откровенно вести жизнь проститутки, при этом деньги ее особо не интересовали. А когда однажды любовник сунул ей в руку вместо серебряной монеты мелкую медную римскую монету, та и не заметила. Видимо, по этой причине за ней закрепилось прозвище Грошовая.
Рядом с ней стоит имя Валерии Мессалины, супруги императора Клавдия (10 г. до н. э. – 54 г.). Римляне говорили, что та уж очень напоминает чиновника: жадна и ненасытна в любви и стремлении к богатству. «Самая похотливая, самая развратная женщина», – сказал о ней Кассий Дио. Она была все же некоторым исключением из римской среды, которая, хоть и отличалась свободными нравами, все же придерживалась неких границ в поведении. Ее особу не обошел вниманием Плиний Старший, описав ее состязание с проституткой. Такая жизнь римской элиты, скорее, напоминала жизнь сомнамбул или пляски вакханок. Тацит написал: «Мессалина между тем пировала, более развратная в своей роскоши, чем когда-либо. Так как была уже поздняя осень, в доме подражали сбору винограда. Тиски выжимали, чаны текли, а подле них, опоясанные шкурами, плясали эти женщины, точно приносящие жертвы или бешеные вакханки». Сомнительная слава Мессалины намного пережила ее. Например, Фридрих Великий приобрел камею, изображающую Мессалину, с надписью «Непобедимая».
Правда, в отдельные периоды истории Рим пытался как-то обуздать нравы своей распутной элиты. Вспомним, что император Август был особенно строг к своим детям, в том числе к Юлии, которая, увы, не отличалась строгостью поведения. Не вдаваясь в детали («Окунулась в распутство и разврат, не упустив ничего»), скажем только, что Август не побоялся отправить в ссылку собственную дочь, запретив ей даже в ссылке встречаться с мужчинами и пить вино. Что уж такого натворила дочь (а ей исполнилось тогда 37 лет, говорили, что она уже стала седеть), сказать трудно. Сенека уже после всех событий при Нероне, ее правнуке, называл ее публичной женщиной. Говорили, что она несла с собой «запах лупанара» (публичного дома). Главе государства иметь такую дочь – позор и наказание. Август считал ее поведение бесстыдным (impudicitia), так и не простив свою дочь даже после ее смерти.
Такое падение нравов, особенно среди элиты, вызывало гнев у народа. Развратников подвергали судебным преследованиям за «моральное разложение». Август хотел сделать законы в отношении «любителей клубнички» еще строже, но сопротивление со стороны лиц, которые вошли во вкус подобных забав (а это была почти вся римская знать), вынудило его уступить. Последовавший в 9 г. закон Папия и Поппея (они сами были холостяками и не имели детей) внес различия между не вступившими в брак и
