всем позаботились, мама.
Чон Ок подошла к подруге, та крепко пожала ее руку. — Знаешь, так боязно оставлять маму одну… Что, если я не пойду с вами, а?
Чон Ок знала, что ее подруга думает совсем не так, — просто сказала глупость, жалея своих родителей; наверное, уже ругает себя за эти слова. Но такие вещи сейчас прощать нельзя.
— Вот не ожидала от тебя! Ты что?
В это время с крыльца в толпу сошел Чун О и начал выкрикивать фамилии, заглушая общий шум:
— Товарищ Сон Док Ки!… Начальник хозотдела!…
Но ответа не последовало.
— Я сегодня видела Сон Док Ки, — крикнула Чон Ок.
— Когда?
— Когда шла в партком.
— И я видел. Он стоял с портфелем в руках у дома «старого борова». «Куда вы?» — спросил я, а он только и ответил: «Ухожу», — сказал из толпы Мун Чем Ди и подошел к Чун О.
— Вот гадина! Струсил!—донеслось до всех громкое крепкое слово Ки Бока. Он стоял рядом со своей молодой женой. Чун О больше не спрашивал. А народ зашумел еще сильней, кто-то громко плакал. Мун Чем Ди проковылял к крыльцу, обменялся прощальными рукопожатиями с тремя руководителями партизан. Он жал руки всем своим подопечным, успокаивал их. Затем Мун Чем Ди подошел к Ки Боку, хотел что-то сказать, но раздумал — решил не мешать молодоженам. Жена Ки Бока только что приехала из деревни. Она не скрывала своих слез, вытирая их подолом розовой юбки-чхимы.
— Успокойся, иди домой, все будет в полном порядке. А там я вернусь. Недолго ждать, слышишь? — упрашивал Ки Бок жену, но та не слушала его, продолжая рыдать. Парень безнадежно махнул рукой.
— Да, дела… — тяжело вздохнул Мун Чем Ди и отошел в сторону.
Вдруг воздух потряс сильный взрыв. Где-то совсем рядом. Люди утихли и, втянув головы в плечи, с испугом глядели на небо. Оно было чистым. Никаких вражеских самолетов.
— Бросают бомбы? — всполошилась мать Тхэ Ха. — Уже не попал ли в беду сын… — От одной этой мысли сердце старой женщины больно сжалось. Чон Ок молчала, сурово нахмурясь и не спуская глаз с неба. Было ясно, что бомбят поблизости. Но где именно и какие объекты? В толпе поползли слухи, люди взбудорожились, зашумели. Одни высказывали догадку, что бомбили железную дорогу, другие добавляли, что сами видели днем, как в небе кружил неприятельский разведчик. Но никто ничего не мог сказать определенно.
Бомбежка продолжалась. Теперь для Чор Чуна приобрело особый смысл внезапное указание уездного комитета партии о том, что эвакуацию надо производить сегодня днем и не позже. Было над чем призадуматься. Поэтому Чор Чун не согласился с предложением Хак Пина дождаться всех эвакуирующихся и лишь потом трогаться в путь. Чор Чун настаивал на немедленном отходе.
— Постройтесь в колонны и отправляйтесь сейчас же! — громко отдал команду Чун О. Но люди были как во сне, они ничего не слышали или не хотели слышать. Никто не двинулся с места. Наконец, толпа медленно пришла в движение. Обменивались рукопожатиями, обнимались на прощание. И вот постепенно на площади выстроилась длинная колонна. Чон Ок крепко пожала руку матери Тхэ Ха.
— Мама, и вам пора уходить. Берегите себя,—растроганно проговорила девушка.
Старая женщина молчала, по ее смуглому морщинистому лицу катились два ручейка слез. Она провела ладонью по лицу, отгоняя слезы. Щеки стали мокрыми.
— С богом, дочка! Возвращайся скорей. И чтобы все было благополучно…—гладила она шершавой рукой гладко причесанные волосы Чон Ок. Чон Ок простилась и побежала к колонне. Мать Тхэ Ха видела, как она заняла свое место в ряду.
И вот колонна вздрогнула, двинулась вперед. А рядом потянулись те, кто оставался, провожая в неизвестность своих близких и знакомых. Потом они отстали, колонна все убыстряла шаг. Вслед ей неслись последние напутственные слова, громкий плач. Казалось, вся долина рыдала, прощаясь с покидавшими ее жителями. Мать Тхэ Ха, стараясь не потерять из вида Чон Ок, стояла на обочине дороги вместе с Мун Чем Ди, жалкая и одинокая.
Колонна поднималась по дороге к сопке и вскоре скрылась за поворотом. А в ушах старой женщины все еще звенел, больно жалил сердце плач многих и многих людей.
Последние ряды колонны эвакуировавшихся скрылись за склоном сопки, а люди на площади не хотели расходиться, громко обсуждая происходившее. Наконец, и они постепенно разошлись по своим домам.
На поселок быстро опустилась темнота, принеся с собой страх и предчувствия неминуемой гибели. В своем доме мать Тхэ Ха не могла найти покоя. За окном на ветру протяжно плакала ива, наводя ужас на старую женщину. Она до утра не могла уснуть. Не зажигая огня, сидела в темноте, прислушиваясь к каждому шороху. Не слышно было глухих вздохов копра, скрежета вагонеток с углем, мерного постукивания моторов электростанции. Все замерло. Шахта перестала жить, осталась от нее одна пустая скорлупа. И только.
Глава 7
Тхэ Ха шел к ремонтным мастерским шахты. Навстречу часто попадались группы беженцев. Они двигались маленькими группами, усталые и угрюмые. Казалось, силы их совсем оставляли. На всем пути их сопровождал глухой голос войны, преследовало далекое эхо не прекращавшейся ни на минуту канонады.
Тхэ Ха пытался представить себе, как он будет выполнять задание. Заложит под массивные бетонные быки моста динамит, зажжет шнур, огонь тонкой струйкой потечет к цели — и страшный взрыв потрясет небо, разнося на куски громадину моста. А он, Тхэ Ха, герой-партизан, совершив подвиг, благополучно вернется назад… Потом с винтовкой в руках будет пробираться сквозь чащу леса, подстерегая врага. Он будет бороться бесстрашно, не жалея себя… И однажды ворвется в штаб противника, захватит важного «языка». Он свяжет ему руки и поведет в расположение партизанского отряда. Товарищи будут качать его как героя!… Картины будущей борьбы сменялись одна другой. Трепетно и радостно замирало сердце от предчувствия чего-то большого, настоящего… И Тхэ Ха не боялся.
— Сынок, далеко ли отсюда до шахты?—спросила старуха из встречной группы беженцев, и Тхэ Ха очнулся от своих мечтаний. На голове и в руках старуха держала узлы с вещами. За ее юбку ухватилась маленькая девочка.
— Около сорока ли. Вы издалека?
— Бог мой, еще сорок ли? — со вздохом переспросила она и устало огляделась вокруг. — С Ковона мы. Вчера утром вышли. У девочки нога болит, совсем не может идти. Вот и плетемся. — А враги за нами по пятам, — за всех сказал старик с тяжелой ношей на спине.
— Где сейчас американцы? Далеко?
— Не знаю. Подходили они к нашему городу, и мы двинулись… По дороге все деревни горят, кругом пепелища. Жителей осталось немного, почти все покинули дома. Теперь остались мы без крова. Как зимовать будем? С малыми детьми… — сквозь слезы проговорила старуха и, поманив к себе девочку, снова медленно зашагала по дороге. Тхэ Ха живо представил свою мать на месте этой женщины. Всплыл в памяти ее образ — голова в инее седины, морщинистое лицо женщины, которая никогда и ничего не жалела для своего единственного сына, была готова ради него на любые страдания… В детстве Тхэ Ха не задумывался, сколь горестна была жизнь его матери. Она рано овдовела, потом вышла замуж за «мондуна»—такого же нищего, как и сама. Бывало, месяцами приходилось голодать, проводить ночи в слезах. Однажды, когда Тхэ Ха было лет десять, отец сказал, что сын их будет более счастливым, чем они сами, и уж во всяком случае не станет «мондуном». Одно упоминание этого слова заставляло мать густо краснеть. Видимо, она стыдилась своего прошлого. Каторжный труд на шахте рано свел в могилу отца. Его и похоронить по-человечески не на что было — положили на две угольные тачки и отвезли на кладбище. Через несколько дней мать вынуждена была спуститься в шахту, заняв место покойного мужа. В двенадцать лет Тхэ Ха уже помогал своей матери толкать тяжелые вагонетки с углем. А на следующий год ушел добывать пропитание на золотых приисках.
