попасть. Скажет тебе зарезаться, и ведь зарежешься.
— Но не мутанты меня сейчас беспокоят, — продолжил Хаймович. — Река, вот загадка. Чем больше я думаю, складываю, суммирую из того, что известно, тем больше непонятного нахожу. Есть некоторые вещи, которые никак нельзя списать на глобальную катастрофу.
То, что пропало солнце необъяснимо. Эта вечная облачность, действует на меня крайне удручающе. Нельзя все списать на глобальное потепление и парниковый эффект. Ладно зима, но лето? Сухое, пыльное, с пыльными бурями и серостью вместо неба. Что это пепел от взрывов до сих пор не осел? Не верю. Река вот. А может, сфинкс уже рассмеялся, и времени больше не будет? Может, матушка земля уже собрала нас в скатерть как грязную посуду, свернула, связала узлом и выкинула в иновременье…
Я покосился на деда. Сдавалось мне, что все-таки дурь он курит. Но из уважения к старости, я ничего не сказал, только покосился. А дед, видимо опомнившись, стал оправдываться:
— Боже мой, о чем я говорю! Разные поколения не способны понять друг друга, разные ценности, взгляды. Мир меняется и изменяет всё и всех. Только духовные ценности, как бы их не отрицали, не отказывались, не втаптывали в грязь, остаются, вечны и расцветают на грязи как роза на навозе.
— И причем тут мая Роза и навоз?
— Да, притом, что любите вы друг друга, и это видно. Любовь духовная ценность, которая будет существовать вечно, пока существует человек.
— Ладно, Хаймович, хватит курить, пойдем спать, — и я взял деда за плечи, собираясь идти спать. Ну, не могу я серьезно разговаривать о любви. Думать могу, а вслух говорить, что с голой жопой ходить, и поддувает и перед людьми неудобно. Именно поэтому включаю дурака. Но тут вдруг где-то далеко загрохотал пулемет. Насчет пулемета я сразу сообразил, у автомата рожок бы давно кончился.
— Сработал, однако, — загадочно сказал Хаймович.
— ?
— Я, что, по-твоему, только могу сказки рассказывать? Внес я изменения в программу, теперь он срабатывает на объект размером полкуба.
— Чего?
— Ну, чуть больше кошки.
— Они думают, что мы ещё там?
— А, то! — Поднял Хаймович указательный палец.
Я обнял деда за плечи, наш человек!
Снился мне сон странный и жуткий. Облезлая, какая-то склизкая рожа смотрит на меня через окно. Нехорошо так смотрит. Не то чтобы зло, а как-то неодобрительно, словно делаю я что-то нехорошее. Словно пайку от братвы прячу. Глаза белесые как бельмами заросшие и зрачки размытые нечетко очерченные. Знаю, что есть они, а рассмотреть не удается. А лицо течет. Сначала я подумал, что это вода так с неба обильно поливает, что лицо как стеклом покрыто. Пригляделся, ан нет, кожа вся на голове играет и меняется, как яйцо разбитое растекается. Облик сам водой исходит. Волосенки на голове жидкие и длинные до плеч, водой прилизанные. Такая на меня брезгливость напала, словно слизняка руками схватил. А тут он вдруг зашипит как змея, и я проснулся.
В ногах Хаймовича Душман выгнулся дугой и шипел, уставившись в окно. За окном мелькнул размытый образ и пропал. Светало. Хаймович открыл очи.
— Ты чего? Душманушка? Увидел кого?
— Я, кажется, знаю, кого он увидел… Мне он тоже во сне примерещился.
— Т-с-с-с! Ребенка разбудите, — прошептала Роза.
Ребенок тут же отозвался, недовольным кряхтением.
— Баю, баюшки, баю, ты усни а я спаю… — завела канитель Луиза.
— Какие там баюшки, парень по нужде хочет, — фыркнул Мишка.
— Ах, какие мы умные! Сначала своих заведи, а потом советуй!
— Ну, так, что тебе примерещилось Максим? — Спросил Хаймович.
— Вот и заведу! — ответил Мишка.
— Ты чего на Мишу кричишь? На своего мужика покрикивай! — влезла Лена.
Видя, что день начался как обычно в нашей дружной семейке, я Хаймовичу ничего не ответил, и вышел во двор.
Следы под окном все-таки были. Такие же нечеткие и размытые как сам слизняк. Словно ноги он по грязи переставлял, а потом волочил. Такое бывает, когда в ногу ранен. Но не в обе же? Четких границ они хоть и не имели, но определенные ассоциации все же вызывали. Широкие, как доски к ногам привязали. Пальцев и пятки вовсе не видать. Следы вели в конец огорода. Мне уже не надо было идти по ним до конца. Я и так знал, куда они приведут. С замиранием сердца я все-таки прошел по ним до конца. Следы обрывались у самой воды, как я и предполагал. Оперевшись руками на штакетник, я всматривался в отпечатанные в глинистом берегу следы совковой лопаты. Вот, что это мне напоминало.
— Так, так, — донеслось из-за спины, — Был таки гость. И как он выглядел Максим?
— Паршиво он выглядел..
— А поподробнее?
— Скользкий весь, лысый, водой исходил. Сопливый как слизняк.
— Понятно…
— А мне нет. Ты вот скажи Хаймович, если в реке ничто жить не может, как он там живет?
— Значит, я ошибался.
— Хм, ты вроде никогда не ошибался, сколько тебя помню.
— Если б я никогда не ошибался, — вздохнул Хаймович, — то смотрел бы на мир двумя глазами, а не одним.
— И как это было?
— Я не люблю об этом вспоминать… — ответил Хаймович и поправил повязку на глазу.
— Так, что с лысым?
— Не знаю, — пожал Хаймович плечами, — Может питомец той лаборатории, помню, были там с рыбьими хвостами.
— Не, не такой был, — покачал я головой, — Я тоже про тех в колбах вспомнил. Но то, что не ноги у него ты верно подметил. Сроду таких следов не видел. И странность одна есть…
Не чуял я его… Сдается мне, что и вчера за нами присматривали, только вот засечь я их не мог.
— Максим, меня всегда интересовал вопрос, как ты видишь живое? Какие мы? Да и все остальные…
— По разному… Но люди как теплый шарик со своим фоном. Ну, там мысли, чувства. Общий эмоциональный фон. Звери по инстинктам и мыслям. Они прямые и бесхитростные.
Почти бесхитростные.
— А трупы?
— А причем тут трупы? Кусок мяса.
— Да ладно, это я просто так спросил, — смутился Хаймович, теребя мочку уха, пряча какую-то затаенную мысль.
— Надо собираться в путь, пойду, потороплю, наших.
— Стронуть с теплого места их будет трудно. Печка, дом, крыша над головой.
— Угу.
Когда я прошел пол огорода, дед все ещё подпиравший забор крикнул мне вслед:
— Про утопленника не забудь им рассказать!
Ночь наполнилась шорохом крыльев. Руслан бежавший бодрой трусцой внезапно остановился и остановил Лиса.
— Летят! Воск доставай! И ищи ветки покрепче!
Лис вынул из кармана комок воска и, разделив его пальцами на две половинки, скатал две горошины и заткнул ими уши. Руслан подобрал две ветки покрепче, обломал и протянул одну Лису. Уши свои он тоже запечатал. Но тошнотворный вводящий в стопор писк всё же приглушенно доносился через воск. Правда, не
