Что за объятия были у нас и что за восторги!
Нет! Пока я в уме, ничего не сравняю я с другом!
Близ Кампанийского моста потом приютила нас вилла,
Поставщики же нам соль и дрова прислали, как должно.
В Капуе ношу свою сложили поранее мулы,
Начал играть Меценат, а я и Вергилий заснули:
Мяч — не для нас, не для слабых очей, не для слабых желудков.
Мы поднялись, и нас принял Кокцей в прекраснейшей вилле.
Муза! Поведай теперь о том, как в битву вступили
Мессий Кикирр и Сармент; и скажи нам о роде обоих!
Мессий свой род знаменитый от осков ведет; а Сармента
До сих пор хозяйка жива; вот они подвизались!
Начал Сармент: «Ты похож, мне сдается, на единорога!»
Мы засмеялись. А Мессий в ответ: «Соглашаюсь!» — и тут же
Стал головою трясти. Тот крикнул: «О, если бы рог твой
Вырезан не был, чего б ты не сделал, когда и увечный
С левой лица стороны ужасный рубец безобразит.
Вдоволь Сармент потрунив над кампанской болезнью Кикирра,
Начал его приглашать сплясать перед нами Циклопа —
Роль, для которой ему не нужны ни котурны, ни маска.
Шуткой на шутку Кикирр отвечал; он спросил, посвятил ли
В храм свои цепи Сармент, потому что хотя он и служит
Скрибом, но право над ним госпожи не уменьшилось этим!
Дальше, зачем он сбежал, когда он так мал и тщедушен,
Что ведь довольно и фунта муки для его пропитанья!
Прямо оттуда поехали мы в Беневент, где хозяин,
Жаря нам чахлых дроздов, чуть и сам не сгорел от усердья,
Ибо бегучий огонь разлился по старенькой кухне
И порывался уже лизать потолок языками.
Все мы, голодные гости и слуги все наши, в испуге
Бросились блюда снимать и тушить принялися. Отсюда
Видны уж горы Апулии, мне столь знакомые горы!
Сушит горячий их ветер. Никак бы на них мы не влезли,
Если бы отдых не взяли на ближней к Тривику вилле;
Сучья сырые с зелеными листьями вместе горели.
Здесь я обманщицу-девушку ждал, глупец, до полночи;
Сон наконец сморил и меня, распаленного страстью.
Навзничь я лег и заснул; но зуд сладострастных видений
Мне запятнал в эту ночь и постельную простынь, и брюхо.
Двадцать четыре потом мы проехали мили — в повозке,
Чтобы прибыть в городок, которого даже и имя
В стих невозможно вместить; но узнают его по приметам:
Здесь и за воду с нас деньги берут; но хлеб превосходен,
Ибо в Канузии хлеб — как камень, а речка безводна,
Даром что был городок самим Диомедом основан.
Здесь мы расстались в слезах с опечаленным Барием нашим.
Вот мы приехали в Рубы, устав от пути чрезвычайно, —
Длинной дорога была и сильно размыта дождями.
День был наутро получше, зато дорога похуже
К рыбному Барию шла. А потом нас потешила вдоволь
Гнатия (город сей был раздраженными нимфами создан).
Здесь нас хотели уверить, что тут на священном пороге
Впору поверить тому, а не мне: я уверен, что нету
Дела богам до людей, и если порою природа
Чудное что производит, — не с неба они посылают!
Так в Брундизий окончился путь, и конец описанью.
Нет, Меценат, хоть никто из этрусков, лидийских потомков
Знатностью рода с тобой потягаться вовеки не сможет,
Ибо предки твои, по отцу и по матери, были
Многие в древнее время вожди легионов великих, —
Нет! Ты орлиный свой нос задирать перед теми не любишь,
Кто неизвестен, как я, сын раба, получившего волю!
Ты говоришь, что тебе все равно, от кого кто родился,
Лишь бы родился свободным; ты знаешь, ты истинно знаешь,
Что из ничтожества стал царь Туллий владыкою Рима,
Жили, храня добродетель, и были без знатности чтимы;
Знаешь и то, что Левин, потомок Валерия, коим
Гордый Тарквиний был свергнут с царского трона и изгнан,
Даже римским народом ценился не более асса,
Глупым народом, который, ты знаешь, всегда недостойным
Почести рад расточать, без различия рабствуя славе
И без разбора дивясь и титлам и образам предков.
Ну, а ведь мы далеки и от этих его предрассудков.
Пусть, однако, народ отдает предпочтенье Левину,
Цензор Аппий меня за то, что рабом был отец мой
(И поделом: почему не сидится мне в собственной коже?), —
Все-таки слава влечет сияньем своей колесницы
Низкого рода людей, как и знатных. Что прибыли, Тиллий,
Что, сняв пурпур, опять ты надел и стал снова трибуном?
Только что нажил завистников ты, каких и не знал бы,
Если б остался простым гражданином, — затем, что как скоро
Ты облачишься в сапожки да в тогу с широкой каймою,
Тотчас вопросы? «Кто он? От какого отца он родился?»
Именно, страстью красавцем прослыть, — куда ни пошел бы,
Как-то всегда он девицам умеет внушить подозренье,
Точно ли в нем хороши и лицо, и бедра, и ноги,
