дым, в прах; я хочу превратиться в животное…
‑ Охотно! ‑ поддержал его приятель. Он знал дорогу к Цирцее, обращающей мужей в свиней. Постоянно шныряя по этой тропе то туда, то оттуда, он отчасти утратил облик, данный человеку Богом, и выглядел почти дозревшим до скотства. Наливные щеки его цвели томатным румянцем, маленькие глаза горели беспутством и похотью, словно фонари у входа в бордель, на уме вечно были фривольные мыслишки, отвислый нос пьяно и жирно блестел салом, а толстый язык то и дело облизывал пухлые губы. На галстуке Бабеля виднелись пятнышки соуса, искусно прятавшиеся в узоре ткани. «Мой Фальстаф!» ‑ говорил Гертье, словно давая другу титул. Тот охотно принимал прозвище, даже требовал орден в придачу к новому званию. Знаменитый брелок Бабеля в виде аметистового сердца всегда вызывал у куртизанок взрывы хохота, когда кутила доставал прозрачное лиловое сердечко и, целуя его, приговаривал: «Ну‑ка, сделай чудо ‑ спаси меня от пьянства!»
Почтово‑пассажирский поезд № 106 загремел вдоль дамбы, проложенной сквозь болотистый лес. Тьма впереди и тьма по сторонам, лишь мощный керосиновый фонарь с вогнутым зеркалом, укрепленный спереди на паровозе, выхватывал из мрака рельсы колеи и редкие столбы на насыпи.
‑ Дамы и господа, ‑ унылым голосом тянул проводник, проходя коридором вдоль вагона и позвякивая колокольцем, ‑ следующая остановка ‑ Маэн, конечная. Дамы и господа, прошу готовиться к выходу. Если изволите заказать носильщика в вагон, доплата за место багажа пять центов…
Печка не справлялась с обогревом, до того было студено снаружи. Проводник заправил печку остатками угля, чтоб хоть перед Маэном господам пассажирам стало потеплей и они не высказали жалоб железнодорожному начальству. Ну кто мог подумать, что грянет такой холод! Запас угля взяли обычный, по погоде, но уже на полпути пришлось его пополнить, а ближе к Маэну угольщик так прямо и сказал: «Вы грешники на сто шестом ‑ мороз привезли!» Оледеневшие усы угольщика топорщились сосульками, морда его лошадки покрылась иглистым инеем, а земля будто спеклась и железно звенела под тележными колесами.
‑ Дамы и господа… ‑ нудил свое проводник, хотя в вагоне первого класса было занято только три купе из восьми. Адвокат с секретарем, какие‑то насупленные дельцы‑компаньоны, одинокая девица. Нехорошо, когда девушка разъезжает в одиночку. Серьезна, не легкомысленна, держит себя строго. Шляпка скромная, темное пальто‑ольстер, платье небогатое, но теплое, добротное, а из багажа ‑ только ридикюль. Попробуй разберись, с чего ее вздернуло путешествовать одной и без вещей. Может, из дома сбежала? Вроде бы не служанка ‑ как‑никак первым классом едет. Опасно это. Если ее некому встречать на вокзале, то найдутся ушлые молодчики, из‑за которых девушек потом находят мертвыми и обесчещенными где‑нибудь между склепов на Голодном кладбище. И даже очень просто ‑ стоит им заметить, как она из лучшего вагона выйдет без сопровождающих.
Исполнив все, что полагалось сделать перед прибытием, проводник остановился у своего закутка. Есть немного свободного времени; можно у лампы почитать газету. Хотя ‑ что утешительного там прочтешь? Катимся в пропасть, ничего хорошего ждать не приходится. В Бельгии социалисты, в Пруссии Бисмарк, Франция вооружается ‑ хочет отплатить пруссакам за Седан, Дания вооружается, все вооружаются! кругом кошмар» анархисты ‑ вот и погода собачья!
Не заработать ли на девушке лишний десятицентовик? Скажем, предложить ей: «Сьорэнн, если хотите, я найду крепкого, честного кучера. Он отведет вас к коляске прямо от вагона».
Он постучал в купе. Не услышав ответа, встревожился и сам открыл дверь.
Из темноты на него смотрели карие глаза под полями шляпки и большой, отнюдь не дамский револьвер, сжатый руками в зимних касторовых перчатках.
‑ Сьорэнн, я проводник! ‑ вскричал он, испуганно подняв руки. ‑ Ради бога, осторожней!
‑ Вы напугали меня, ‑ девичий голос был сух и резок. ‑ Больше так не делайте, ясно? И не бойтесь, ‑ она проворно убрала оружие в свой ридикюль.
Желание помочь ей за небольшую плату улетучилось, словно его и не было. Вон как! с пистолетом! Пожалуй, к такой колючей никакой нахал не привяжется.
‑ Хотите получить четвертак? ‑ спросила девушка спокойно, как будто не целилась в него мгновение назад.
‑ О!., да, ‑ у проводника отхлынуло от сердца.
‑ Вы знаете, где телеграфная контора в Маэне? Когда она закрывается? Как до нее добраться?
‑ Я видел, на вокзале табличку ‑ «Телеграф работает с 10.00 до 20.00». Должно быть, там есть пункт приема телеграмм.
‑ В котором часу мы прибываем?
‑ Через десять минут, сьорэнн… даже меньше того. У вас вполне хватит времени, чтобы отправить депешу. Спасибо, ‑ с поклоном принял проводник монету. ‑ Нижайше прошу вас простить меня за доставленное беспокойство.
‑ Ступайте, ‑ девушка отвернулась к окну, где глухо постукивала тьма.
«Не сообщить ли в полицию? ‑ грея в ладони четвертак, раздумывал проводник. ‑ А то ишь ты ‑ пистолетом грозить!.. Анархистка какая‑то. Или вовсе ‑ керосинщица!..» ‑ ему вспомнились газетные статьи о коммунарках из Парижа, которые поджигали дома и требовали отрубить сто тысяч голов.
При мысли о керосине и пожаре ему как наяву предстала вспышка огня, на миг ослепившая глаза, ‑ пришлось проморгаться, чтобы вернулось зрение, но и спустя минуту перед ним мерцали тающие сполохи багрового пламени, похожие на языки кукольных чертей из святочного вертепа. Мимолетное наваждение было столь ярким, что ему даже почудился запах гари.
У подъезда «Одеона» сгрудилось множество фиакров и собственных экипажей. В первый момент Гертье удивился белесому туману, колеблющемуся в газовом свете над столпотворением экипажей, но едва он шагнул на улицу, как его щеки стало покалывать, а дыхание вырвалось из губ клубящимся паром.
‑ Что за дурной каприз природы? ‑ недовольно посапывая и фыркая, ворчал Бабель. ‑ Окоченеть можно! Когда мы сюда прикатили, была прекрасная погодка!
Напротив, Гертье вдохнул сухой, бодрящий воздух с легкостью и радостью. Белое вино, выпитое в буфете, слегка кружило голову, и вечер казался чудесным. Дамы и девицы спрятали украшенные перьями токи и береты под капюшонами бурнусов; розовые личики в бело‑пуховых воротниках бархатных ротонд были милы и лукавы, глазки загадочно отблескивали, а щебет тонких голосов волновал сердце. Хотя Бабель тащил его на край извозчичьего скопища, торопясь поймать свободную двуколку, Гертье успел подарить красавицам пару беглых комплиментов, отвесить несколько многозначительных поклонов и, подпрыгнув, послать воздушный поцелуй, при этом мастерски лавируя, чтоб никому не наступить на шлейф. Мысли о выгодном, но нежеланном браке покинули его. Слышались оклики знакомых по Кавалькору: С нами, Гертье! Едем в ресторан!
‑ Я с Бабелем! ‑ вскинул Гертье руку с тростью, давая понять, что на нынешний вечер он обеспечен и весельем, и приятным обществом.
‑ Эй! ‑ замахал тростью и Бабель, заметив незанятый фиакр. ‑ За полталера на Свейн!
‑ Прибавьте центов десять, ‑ охотно отозвался возница, привставая, ‑ мигом домчу! Куда прикажете, светлейший князь?
Подкатила конка. Студенты и прочая небогатая публика с галерки повалила в вагон, сталкиваясь и вскрикивая на витой лестничке, ведущей на империал. Последний пассажир, повиснув на подножке, запалил бенгальскую свечу от папиросы и стал писать вензеля искрящимся огнем:
‑ Виват, мсье Оффенбах! Виват, сьорэнн Мальвина!
‑ Потаскуха!
‑ Еще раз посмеешь ее так назвать, Нардо, ‑ я тебя сброшу! головой о мостовую!
