запахи. Гереон втянул едва ощутимый кисловатый дух крепко выделанной воловьей и козлиной кожи, шерстяной аромат отлично промытого и окрашенного сукна, стальной привкус обувных подковок и железо конских подков.
‑ Уехала в экипаже. Она остановилась здесь, ‑ указал Гереон тростью. ‑ Кто‑то приблизился к ней, она повернулась… Некоторое время они беседовали, затем вместе пошли к проходу между сугробами. И отправились в ту сторону, ‑ трость показала на северо‑восток.
Кефас провел глазами по траектории, описанной тростью Гереона, принюхиваясь и присматриваясь.
‑ Ее увез мужчина, ‑ уточнил он, поразмыслив. ‑ Молодой; он немного надушен опопанаксом… духи из камеди, слышишь? А экипаж был наемный.
Вскоре они встретили пустой фиакр, ехавший с полуночной окраины к главным островам города. Извозчик остановил коня в надежде, что щегольски одетым господам потребуется экипаж, но двое в жемчужно‑сером с обеих сторон заглянули в двуколку, пошевелили тростями под сиденьем, молча обменялись взглядами, и потом младший из них заговорил:
‑ Ты возил девушку и парня. Только что, не более получаса тому назад. Куда ты их отвез, где высадил?
‑ Запамятовал, ‑ усмехнулся в ответ извозчик.
Кто знает, зачем они разыскивают парня и девчонку? Откуда им стало известно, что те двое встретились и укатили вместе?.. Девица может оказаться улизнувшей из родного дома; договорилась сбежать с милым ‑ а ее дружок сердечный нарочно петлял по Маэну и морочил голову извозчику, чтобы в условленное время как бы случайно подхватить свою пассию на улице. Если их поймают ‑ вроде сговора и не было, а кучер ‑ свидетель. Или окажется, что она ‑ служанка, утащила из ларца хозяйки бриллиантовую парюру, весь набор ‑ кольца, серьги, фермуар и фероньерку! немыслимых денег стоит! и, конечно, из‑за слепой любви к молодчику. А он ее в висок свинчаткой ‑ бац! и в прорубь. Всяко может статься ‑ у жулья много разных затей!
В общем, как ни поверни, придется франтам раскошелиться за искренний рассказ.
‑ Морозно, знаете ли, господа! До нутра проняло; станешь ли тут запоминать?..
‑ Бывает еще холодней, ‑ спокойно сказал старший денди, глядя извозчику в глаза. Возница вдруг понял, что щеголь и не мигает вовсе, а зрачки у него будто разгораются. Извозчик в полной растерянности повернулся к младшему франту, а он ‑ о, матерь Божия! ‑ ну вылитый ночной кошмар!.. С перепугу кучер вздумал посильней тряхнуть вожжами, послать лошадь вскачь ‑ но, оказалось, руки так сковало мертвящим холодом, что они одеревенели по плечи и стали бесчувственными.
‑ Ты хочешь денег… ‑ начал молодой франт, а старший закончил:
‑ …или вернуться живым?
‑ Вторая набережная, ‑ в ужасе забормотал извозчик, ощущая, как лед, обездвиживший руки, наползает, пробирается в грудь и останавливает дыхание, ‑ на Маргеланде, двадцать седьмой дом…
Щеголи отвели глаза ‑ и к рукам извозчика вернулась подвижность. Не медля, он хлестнул коня и поспешил уехать подальше от страшных встречных.
‑ Меня охватывают нехорошие предчувствия, ‑ признался Кефас. ‑ Вторая набережная… Этого не могло случиться!
‑ Как правило, Кефас, случается то, против чего не принято надежных мер, ‑ мрачно ответил Гереон. ‑ Надеюсь, ты заметил запах третьего ездока ‑ рыхлый, полный мужчина, что натерся иссопом от прыщей и намазался кольдкремом. И у него талисман из аметиста.
‑ Не могу поверить, ‑ Кефас поводил головой из стороны в сторону. ‑ Нет, так не должно быть!..
‑ Бывают встречи, которых нельзя избежать, ‑ напомнил Гереон о чем‑то общеизвестном, но Кефас упорно отвергал его мудрость:
‑ Расстояние, вражда, полное неведение друг о друге! И чтобы первым встречным оказался именно…
‑ Хватит сетовать. Поспешим; еще не поздно вмешаться, ‑ поторопил Гереон.
Поднимаясь по лестнице как можно тише и поддерживая незнакомку под локоть, Гертье задумался о том, какое мнение сложится у кареглазой красотки, когда она вступит в жилище кавалера дан Валлеродена. Ни швейцара, ни лакеев, принимающих в прихожей верхнее платье господ. Он сам велел кривой старухе‑служанке не переставлять ни одной вещицы во время уборки; значит, все осталось так же, как было брошено утром.
Третий этаж ‑ почти роскошно, не правда ли? В центре
Маэна за те же деньги сдадут комнатку на чердаке, под самым небом, и уголь для печки придется таскать самому.
Из комнатной тьмы дохнуло слабое дуновение тепла ‑ последний вздох остывающей печурки. Служанка едва протопила жилье, бестолочь! Гертье поставил трость рядом с зонтом, бесшумно и ловко метнул свой картуз на крючок вешалки ‑ и, как всегда, попал.
‑ Секунду. Скоро вы согреетесь. ‑ Сняв ламповое стекло, он чиркнул спичкой, поджег фитиль и подвернул винт десятилинейки. Серный дымок и горячая вонь пиронафта противно защекотали ноздри. Посмотрев мельком на ведра с углем, стоявшие за дощатой загородкой у двери, Гертье с огорчением вспомнил, что поутру не дал старухе денег, чтоб она пополнила запас. Служанка, разумеется, и пальцем не пошевелила, поскольку, по ее любимой присказке, «задарма и прыщ не сядет». Итого осталось дай бог ведро с четвертью. И наверняка старая карга долго выступала перед сочувствующим консьержем с проповедью о пустоголовых ветрениках: «В тиятры ходить, пить‑гулять ‑ это они умеют, а о дровишках забывают господа‑то наши расчудесные!»
Рагнхильд блаженно прикрыла глаза, наслаждаясь теплом; закоченевшие пальцы мало‑помалу отогрелись. Над фитилем сиял язычок, похожий на пламенный ноготь, приветствуя ее и приглашая поднести к нему ладони, чтобы почуять живительный пыл огня. Она сделала несколько шагов к свету, нетерпеливыми рывками сдергивая перчатки, глаза ее блестели от радости. Дом казался Рагнхильд прекрасным и надежным, как старинная крепость в лучах зари.
‑ Прошу, не обращайте внимания на беспорядок, ‑ с наигранным пренебрежением повел рукой Гертье, как бы оправдывая все, что обличало его в беспечном образе жизни.
Обстановка вовсе не подобала званию кавалера. Мебель, обитая дешевым полосатым тиком или протертым до залысин плисом, мутное зеркало в дверце платяного шкафа, грошовые бумажные обои с простейшим рисунком, мещанская кровать из грубых железных труб… никто не назвал бы квартиру шикарной, но наблюдательный гость мог отметить, что в ней обитает человек с великосветскими претензиями. На жардиньерке вместо комнатных растений были расставлены в стиле натюрморта вещицы севрского и старого веджвудского фарфора, терракотовые фигурки, трубки, мельхиоровые спичечницы, пачки папиросных гильз и табака высших сортов. На полочках и крышках стола‑бюро, под зеркалом столика‑туалета тоже пестрели выставки изящных мелочей ‑ пудреницы на ножках, настольные флаконы из малахита, мрамора и декорированного золотом стекла, даже чьи‑то шляпные булавки. Просторный плед с бахромой повис на буковом венском стуле. Орнамент обоев разрывался акварелями и офортами в багетных рамках ‑ ближе всех к Рагнхильд оказалась карикатура, где кайзер Вильгельм в образе Ганса‑Колбасы, с хищной ухмылкой схватив за подол испуганную и возмущенную Францию, заносил над нею саблю. Интерьер довершали кофемолка с кофеваркой, спиртовка, ковш для пунша, шеренга пустых (и не пустых) бутылок и полки с множеством книг, а воздух жилища был напоен смешанными запахами впитавшегося в мебель табачного дыма, коньяка и благовонного стиракса.
Увидев, что гостья стала озираться, Гертье поспешно подошел к бюро и, держась как можно естественней, убрал в ящичек фотографический портрет Атталины и начатое позавчера письмо к невесте.
