бюро, нет почтовых марок. Тогда Гертье поставил еще одно сургучное пятно и прилепил к нему два десятицентовика.
‑ Здесь ‑ плата за пересылку, ‑ показал он письмо Рагне.
‑ У вас пальцы посинели, ‑ тихо сказала она.
‑ Пустяки, ‑ Гертье поводил ладонью над пламенем спиртовки, как бы пробуя себя на роль Муция Сцеволы, но не почувствовал огня. «Плохо дело», ‑ со снежным шорохом пришла тревожная мысль.
‑ Идите ко мне, ‑ решившись, Рагна приподняла тюфяк, служивший ей одеялом, и край медвежьего плаща. ‑ Слышите? забирайтесь в постель!
‑ Простите, Рагнхильд, но я с вами не лягу.
‑ Боже, что вы себе вообразили?!. Я вас ненавижу, да ‑ но не хочу, чтобы вы умерли. Сами же сказали ‑ не время для приличий. Перестаньте делать вид, что мы с вами расшаркиваемся в салоне. Полезайте сюда… я прощу вас! пожалуйста, Гертье! не заставляйте меня унижаться! Я сама себе противна за то, что говорю, ‑ а тут еще вы со своей гордостью!..
‑ Жаль, нет меча, чтобы положить его между вами и мной, ‑ пробормотал Гертье, устраиваясь в нагретом Рагной гнезде среди тюфяков и путаясь в полах ее пальто и рыхлом ворохе юбок.
‑ Обнимите меня, ‑ сурово велела Рагна. ‑ Покрепче. Так будет теплее. Накроемся с головами, чтоб ни отдушины не было.
‑ Как нелепо то, что с нами происходит, ‑ во тьме губы Гертье были совсем близко. Рагна старалась держаться подальше от них; его дыхание ласкало ее лицо. ‑ Вряд ли кто‑нибудь сейчас сможет понять, каковы наши истинные отношения. Признаться, если б мы увиделись в салоне или в театральном фойе, я бы попробовал за вами приударить.
‑ А я бы отвергла ваши ухаживания.
‑ Из‑за внешности?
‑ Да. Ваш род приметный. Вы отличаетесь тонкой красотой ‑ и дамы, и мужчины.
‑ Не сочтите ответной любезностью, но вы не менее красивы. Барышня с огоньком… ‑ голос Гертье зазвучал как‑то сжато и принужденно.
‑ Что с вами? вам больно?
‑ Пальцы ломит, ‑ нехотя признался Гертье. ‑ Кажется, я все‑таки их отморозил.
‑ Дайте мне ваши ладони, ‑ властно потребовала Рагна. Трогая его пальцы, охваченные сильной болью, она что‑то шептала, потом заговорила, и тон был невеселым: ‑ Да, крепко вам досталось от родни. Через полдня‑день станет ясно, чего ждать ‑ омертвения или исцеления. Тут я бессильна. От холода, который они насылают, нет лекарства.
Она подумала, что ее могло так же хватить морозом по рукам, если бы не… Следом пришла волна тяжкого, пламенного стыда за все ‑ за свою слабость, за помощь от вражеского рода. За то, что будущей ночью пальцы Гертье опухнут, станут красно‑синими, кожа отслоится от них кровавыми пузырями и полопается, истекая сукровицей. Кожа сойдет, обнажая черные пятна умирающей плоти, затем безжизненная чернота иссохнет до костей, и пальцы начнут отваливаться. Калека с култышками вместо рук, без ушей, с дырой на месте носа ‑ ради нее? для того, чтобы она жила? согласно клятве, сказанной, быть может, ради красного словца?..
Раны от мороза так похожи на ожоги!
‑ Я не могу ничего сделать. Я не могу… не могу!
‑ Эй, успокойтесь‑ка, сьорэнн. Хватит оправдываться; нам бы рассвета дождаться.
‑ А все ваш предок, этот Эрвей! Мало ему было знатных девушек и деревенских девок! понесло искать себе подружку там, куда и заходить нельзя!..
‑ О, вы знакомы с нашими фамильными анналами! ‑ Гертье пытался говорить непринужденно, превозмогая невыносимую боль в пальцах.
‑ Историю врагов надо знать лучше, чем свою.
‑ А я полагал, что вражда началась у вас с Лейцами, не раньше.
‑ Куда раньше, чем вы думаете. Но сильные роды стараются держаться врозь, не сталкиваясь. Нам с вами и так тесно на этой земле.
Гертье боролся с болью и надеялся, что она не позволит ему уснуть. Последние слова Рагны пробудили в нем небывало сильное чувство ‑ его можно смело назвать великой любовью, если напрочь отрешиться от вечной игры мужчин и женщин. Внезапно ему предстала череда предков, уходящая в темное начало рыцарских времен ‑ к основателю рода Эрвею, посадившему перед собой на спину коня девушку с золотыми глазами и светлыми шелковистыми косами. Его взор сиял восторгом, ее ‑ был нежен и таил в себе невысказанный вопрос. Достоин ли избранник? любит ли он ее больше жизни? пронесут ли потомки его доблесть по дороге веков?
Во тьме под покрывалами для Рагны. забрезжил слабый, призрачный свет ‑ он лился из зрачков Гертье.
И Гертье увидел, как дыхание исходит из губ Рагны едва видимым прозрачным пламенем.
‑ Я попытаюсь, ‑ неуверенно проговорила она, распознав во враге истинного наследника по крови и вновь взяв его руки в свои. ‑ Если не сможете терпеть ‑ скажите. Не бойтесь.
Огонь изо рта ее стал ярче, он сгустился и обрел осязаемую теплоту. Она сдерживала мощь выдоха, выпуская пламя тихими, плавно струящимися языками, бережно обвивавшими пальцы так, чтоб не лизнуть кожу. Резь в пальцах стала почти нестерпимой, заставляя Гертье до скрипа сжимать зубы, ‑ но, достигнув предела, стала отступать, бледнеть, рассеиваясь в воздухе.
‑ Теперь уши.
Закрыв глаза, Гертье выжидал, пока она овевала пламенным дыханием его виски и щеки. Он слышал глухое, мерное шипение, долгие звуки «х‑х‑ха‑а‑а‑а». Временами его ноздрей касался странный запах, в котором не было ни легкости птичьего пера, ни звериного шерстяного духа, ни бархатистого оттенка людской кожи ‑ но слышался накаленный и живой металл. Он таил в себе глубинный пыл надежно укрощенного огня, гибкую гладкость чешуи и упругий пульс тугих жил, несущих тяжелую, вязкую, черную кровь.
‑ И нос.
Они сблизились лицами почти вплотную, их разделяла длина двух ногтей. Гертье осмелился посмотреть ей в глаза ‑ и подивился, увидев ее розовое, свежее лицо освещенным, но не трепетно‑огненным, а ровным, будто лунным светом. Во влажных зеркалах ее очей он узрел себя ‑ и тогда понял, откуда этот свет.
Дверь не просто открылась ‑ в нее ударили снаружи, не кулаком и не ногой, а словно могучим порывом ветра; затем послышались шаги. Отбросив плащ и тюфяк, Гертье выметнулся из постели, держа наготове револьвер, но замер.
Печь давно угасла, потухли и десятилинейка, и спиртовка, но сквозь замерзшие окна в комнату пробивалось настойчивое бело‑голубое зимнее утро. Безмолвный дом оживал ‑ где‑то за стенами, над потолком, под полом слышались бормочущие голоса, вскрики, шум передвигаемой мебели. Квартира в свете утра являла собой безобразное зрелище погрома ‑ ничто из мебели не уцелело под ударами топора, даже доски из пола были кое‑где выломаны. Вещи валялись по углам в хаотическом нагромождении, а железный лист, на котором стояла печка, был скрыт грудой пепла, похожей на курган в миниатюре. Иней, наросший на потолке и стенах, темнел мокрыми пятнами и таял, пропитывая обои. Холод исчез.
Где‑то очень, очень далеко раздавалось неясное громыхание, словно в небесах резвилась гроза.
У порога стояли двое вошедших, в черном с головы до пят ‑ черные шапки с шелковыми отворотами, пристегнутыми к тулье пуговицами, черные длиннополые сюртуки с необычно высокой талией и
