купаться будем. Мы в говне, а они в белых рубашках, поняла?
— Не очень, — успокоилась Римма.
— Кто победит, конечно, для них тоже значение иметь будет, поскольку ставки делают. Но не это главное. Мы с тобой, соплюха, так должны договориться… Два раунда деремся изо всех сил, но не давим друг друга до конца, поняла? Чтоб зрелище было, чтоб мужичье похабное душу свою потешило. Ну, а третий раунд — наш. Тут уж в полную силу, чтоб было ясно, ху из ху. Поняла?
— В Америке так же? — поинтересовалась Римма.
— В Америку не лезь, в Америке тебе делать нечего. Задача одна — мы должны дать зрелище, какое они хотят увидеть. Чем больше свинства, тем лучше. Не получат своего — быть нам битыми и нищими. Гуд бай!
— Искалечу стерву, — решительно пообещала Римма и положила трубку.
— Не знаю, — засомневался Илья. — Она баба здоровая. Ладно, как-нибудь переживем и это. Для меня хуже другое мероприятие.
Мероприятие заключалось в том, что сегодня же следовало вручить гонорар, а откровеннее определяя — взятку, тому милицейскому чину, который взял под свое крыло благополучие намеченного развлечения. Охрану, опеку и, если понадобится, ликвидация всех возможных неприятностей в будущем. Сумму за этот патронаж заломили немалую и в результате переговоров согласились, что выдавать ее будут в два приема — половину «до», половину «после». Первую половину следовало вручить сегодня, и Илью уже корежило от необходимости заниматься таким гнусным делом, как вручение взятки должностному лицу. Но перепоручить это ответственное дело он не мог никому.
Встреча с майором милиции была назначена в кафе на Тверской в шесть часов, и майор не опоздал. Был он коренаст, немолод и угрюм, смотрел на Илью таким зверем, будто бы уже собрался с удовольствием приводить в исполнение приговор суда к высшей мере наказания. Он присел за столик напротив Ильи, от выпивки отказался и глядел в лицо ему столь пристально, что ясно было — запоминал, «фотографировал», чтоб отложить облик собеседника в свою картотеку, — мало ли как сложится все в будущем.
Илья ломал голову над техникой передачи конверта с деньгами. Положить на стол? Слишком откровенно. Сунуть на коленки под столом? Тоже что-то детское. Хоть кто-нибудь знает, как положено вручать взятки? Момент передачи — самый опасный, на нем и строят провокации.
Но оказалось, что эта техника у майора отработана четко и, видимо, давно.
— Посидим, поговорим, я встану и уйду. А ты к стойке подойдешь, стакан сока закажешь и бармену отдашь конверт. Ясно?
— Ясно, — с облегчением сказал Илья.
— Надеюсь, смертоубийства у вас там не намечается? — мрачно спросил майор.
— Я тоже надеюсь.
— Спиртное будет?
— Маленький буфетик. Да вы не волнуйтесь, мы уложимся в полчаса.
— А мне-то что волноваться? На меня телегу не накатишь. Думаешь, купил легавого, так теперь можешь творить что хочешь, все тебе можно?
— Я так не думаю.
Илья тоже начал накаляться, поскольку противно было, что элементарный взяточник вдруг собрался кого-то укорять.
— Думаешь! — криво улыбнулся майор. — Но мне на твои мысли наплевать. Продаюсь вам так продаюсь, сегодня на вашей улице праздник. Но не долго еще вы плясать будете. Пятиминутка фраера скоро кончится. Придет в Россию настоящая власть, крепкая рука, и возьмут вас, жуликов, опять за горло.
Илья посмотрел на него в упор и процедил сквозь зубы:
— Тебя тоже возьмут за горло, на другое не рассчитывай.
— А я про то и говорю! — неожиданно благодушно захохотал майор. — Будут другие времена, будут другие и люди! Вторую половину денег когда вручишь?
— Пройдет все нормально в пятницу, в субботу на этом же месте в это же время.
— Динамо крутить не рекомендую, — опять вернулся к угрожающему тону майор.
— Нам вас обманывать не с руки.
— Хорошо, что понимаешь. Бывай.
Майор зашагал к дверям, и Илья заметил, как он обменялся с барменом короткой переглядкой. Все в одной связке, все примотаны друг к другу тонкими, но прочными нитями сложных и рискованных отношений.
Через минуту он подошел к стойке, заказал сок, тут же расплатился за него, пододвинул бармену конверт, но тот принял его не сразу — побегал от пивных кранов к мойке, обслужил пару клиентов и только потом на ходу, словно невзначай, ловким движением локтя смел конверт на пол, себе под ноги. Илья понимал, что в каждом жесте майора, в каждом движении бармена есть свой обдуманный смысл, своя тактика, которая должна максимально предохранять обоих от возможной провокации. Но техники этого дела Илья до конца не понимал, разбираться в ней не собирался, а потому вышел из кафе, решив, что официальная безопасность предстоящего мероприятия обеспечена.
Но через час в системе организации возникла новая, вполне неожиданная проблема. Издатель «Ночного досуга» Альберт внезапно пошел на попятную. Не в объеме всего дела, а в той его части, которую вроде бы собирался держать под личным контролем. Раскурив трубку, он глянул на Илью и сказал:
— Тебе надо подыскать буфетчика. Или бармена, если это получается благозвучней.
— Но ты ведь сам собирался заведовать выпивкой! — удивился Илья.
— Собирался, — кивнул Альберт. — Хотел себя проверить, сумею ли удержаться около налитых стаканов. А теперь подумал — зачем мне эта казнь египетская? Что я себе докажу? Что могу себя превозмочь? Может, и могу, да не хочу! Все будут веселиться, и я тоже.
— Ты не веселиться должен, а делать бизнес! — разозлился Илья.
— Мой бизнес — моя газета, а она допускает мои загулы. Ищи буфетчика. Работать будет на комиссионных.
Илья взялся за телефон. Спартак оказался дома.
— Заработать хочешь? — без всяких предисловий спросил Илья.
— Предлагаешь заказное убийство? — ехидно подхватил Спартак.
— Хуже. Торговать выпивкой на детском пикнике.
— За горло меня берешь. Знаешь, что у меня нет выбора.
— Хорошо. Я заеду за тобой завтра, в десять вечера… Скажи Валерии, чтоб она тоже была готова.
— К чему готова? — заорал Спартак.
— К выезду в большой свет. Бомонд.
— Я свою сестру не продаю, мерзкий ты сутенер! Все имеет свои пределы!
— А я ее не покупаю. В десять будьте оба готовы.
Илья бросил трубку, не собираясь выслушивать жалкие возражения Спартака, который все еще пытался сохранить высокий уровень своей морали — морали и нравственности младшего научного сотрудника, интеллигента, человека жизни духовной и утонченной. Но сейчас — увы! — приходилось становиться к стойке и торговать спиртным. Не сразу перестроишься. Не сразу переломишь в себе ту конструкцию души, которую холил и лелеял в детском саду, школе, институте, которая создавалась светлыми образами литературных героев, возвышенной музыкой и утонченной поэзией. В невеселые размышления эти вдруг врезалась дурацкая песенка, которую Илья распевал со своим отрядом в пионерском лагере:
