вытолкнула родимого из машины! Развернулась и полетела вас искать! — Она даже заикала от приступов смеха. — Так что ни денег у нас, ребятишки, ни Большой Любви!
Корвет провернул экстрактор револьвера и качнул головой.
— Действительно, стреляла один раз.
— Ага! Да что толку от этой хлопушки?! Был бы у меня лазерный синтезатор, с каким я на Сириусе охотилась, я б этих скотов за миг в пыль превратила! — она подскочила к Илье. — В тебя действительно попали? Самый важный орган землянина не задет?
— Не задет, — улыбнулся Илья. — Не волнуйся.
Он, как и Корвет, уже настолько привык к игре в «инопланетянку Римму», что находил в ней своеобразную прелесть и подыгрывал девушке на совершенном серьезе. А она, быть может, уже и сама верила в придуманную сказку. Эдак ей было легче жить.
— Так я пойду, — уныло промямлил Спартак.
Ему никто не ответил, никто его не удерживал, и он побрел по той же тропинке, по которой полчаса назад ушел местный коновал.
Корвет залез в машину и запустил мотор, крикнув уже из-за руля:
— Забирайтесь в баньку и сидите там тихо, пока я не вернусь. Нам здесь засвечиваться нельзя, и так наследили.
— А ты скоро вернешься? — спросила Римма.
— Если через час не буду — значит, я помер. Выкручивайтесь сами. Но я вернусь.
— Тогда ты зря отпустил этого предводителя греческих рабов! — засмеялась Римма. — Мой дедушка говорил, что во времена того восстания этот Спартак был совсем неплох!
— Выродился, — кивнул Корвет убежденно. — Выродился в трусливую крысу и мелкого предателя.
Он захлопнул дверцу машины и уехал.
Корвет ошибался. Они все сильно ошибались в правильной оценке индивидуальности Спартака Дубина. Он не удрал и не испугался. Он вообще не знал чувства страха. Он был человеком высочайшего мужества и патологической ненависти ко всему этому миру, ко всей этой жизни и судьбе, которые все двадцать девять лет его немыслимой жизни калечили, били, издевались и унижали — как самого Спартака, так и его семью. Он не был женат. Свою вечно больную мать с ранних детских лет и до сего дня он видел всегда лежащей в кровати. Старший брат был клиническим дебилом с диагнозом «олигофрения» — с рождения. Братишка мог сутками, не кушавши, тупо смотреть в окно, пускать липкие слюни и идиотски радоваться проезжавшим мимо трамваям. При этом и писал, и какал он под себя — как и мама. У младшей сестры Спартака, восемнадцатилетней красавицы Валерии, проблем в жизни было еще больше, чем у матери и старшего брата, и она окончательно озлобилась на все и вся, с детских лет выгребая из-под обоих дерьмо. Их отец давно сгинул в лагерях за убийство, и все эти сумрачно-страшные годы Спартак тянул на своих тощих плечах семью, которую любил беззаветно и истово. У него не было ни друзей, ни подруг, не было лишних денег на кружку пива, и он не курил. Жизнь беспощадно била его, но он не сдавался. Он верил, что победит. Но его железная воля и кристально ясный ум были заключены в тщедушную и жалкую телесную оболочку. У него были очень хрупкие кости, и, дважды сломав ноги в московский гололед, он даже по сухому асфальту ходил теперь по-стариковски осторожно, шаркая подошвами. Как человек тонкого и глубокого мышления, он понимал, что над их семьей нависло проклятие, рок, а отбрасывая в сторону мистику, знал, что это просто скверная генетическая наследственность — скорее всего от отца. Ведь только вывихнутый человек мог назвать своих детей — Геракл, Спартак, Валерия. Иногда Спартак с ужасом осознавал, что никакого счастья им вообще не суждено, сколько ни бейся, но не позволял себе задумываться об этом, не сдавал ни мать, ни брата в инвалидные учреждения и упорно боролся с неумолимым роком, год от года все более ожесточаясь.
Утонченный мозг Спартака подсказал ему единственный вид оружия, пригодного для него в битве за существование, — маска жалкого, хныкающего неудачника, роль слабовольного, ничтожного хлюпика, жидкого телом и духом, как вода в унитазе. Эта выдуманная фальшивая роль прилипла к нему намертво, вросла в его существо и частенько помогала добиваться незначительных промежуточных побед и успехов. Это изощренное оружие внушало ему веру, что он — сильный, умный, хитрый, беспощадный боец на дорогах жизни, в самом ближайшем будущем его ожидают подлинный успех и счастье. Его — и всю их семью.
Кроме того, у него был очень высокий порог восприятия физической боли. Когда месяц назад два озверевших грузина били его ногами в голову, живот и грудь — он почти ничего не чувствовал. Они входили в раж и били на поражение, а он лишь тоненько визжал и зажимал между ног украденные у этих ларешников золотые часы «Лонжин». Выл, как раненый зверь, плакал, но утверждал, что часов не крал. Грузины устали, поверили, что такой слизняк на рискованное дело не пойдет. Они отвалили к своим ларькам, а Спартак полежал с минуту, отполз в кусты, встал, содрогаясь всем телом, помочился, надел на руку сверкающий «Лонжин» и пошел домой, понимая, что вышел победителем из смертельной схватки. Через неделю он продал часы: половина суммы ушла на лекарства для матери, а вторую половину Валерия взяла для своих нужд. Скорее всего, именно эта безмерная любовь Спартака к своим близким и выковала столь уродливый и страшный характер.
Спартак совершенно не собирался сразу же уезжать в Москву, якобы из трусости покидая друзей. Он отошел шагов на полста и залег в густой траве, удерживая баньку и подходы к ней под пристальным наблюдением. Он еще не отдавал себе ясного отчета, зачем это делает, но знал, что не верит своим партнерам, как не верит никому на всем белом свете. По сути дела — это он был здесь, в страшной земной юдоли, инопланетянином, а не врушка и очаровательная шлюшка Римма с планеты Сириус.
Он терпеливо лежал в траве около часа и видел, как Римма минут на двадцать покинула баню и вернулась с пакетом, откуда торчали бутылки минеральной воды, пепси-колы, а в руках ее таяли брикеты мороженого.
«Так! — ехидно сообразил Спартак. — Раненому нужны вода и мороженое». Получается — у него начался жар, горячка, от которых недалеко до агонии и смерти. Получалось наконец-то, что крупно не повезло и вечному счастливчику Илье Пересветову.
Спартак ни в коем случае не желал Илье смерти на сегодняшний час, но искренне призывал на голову коллеги страдания, боль, мучения — он желал, чтоб Илья хотя бы час просуществовал в его шкуре, почувствовал бы вкус его каждодневной жизни.
С приятных мыслей о страданиях Ильи он незаметно перешел к их нынешней неудаче. Денег не было, не было двадцати пяти тысяч долларов, которые еще утром он считал лежавшими в своем кармане. Что-то во всей этой мошеннической истории было не так. И с какой целью вдруг уехал Корвет, когда ясно, что Илью надо срочно везти в Москву? И куда он уехал?
Некоторые частные вопросы прояснились минут через сорок, когда синий «форд-эскорт» подкатился к бане и Корвет выскочил из кабины. Он оглянулся, прислушался, вытащил из-под сиденья длинный бельгийский штуцер с оптическим прицелом и нырнул в низкую дверь баньки.
Спартак расстроился — оружие его совершенно не интересовало. Оружие — для слабаков, для дохленьких, безвольных людей. А денег Корвет не привез, это было видно — ни в спортивных брюках, ни в тенниске такую сумму не упрячешь.
Через пятнадцать минут Корвет вышел из баньки. Штуцер уже был плотно замотан в тряпки и закручен в полиэтиленовые пакеты. Корвет огляделся, нашел какую-то длинную железяку и принялся копать под порогом баньки яму. На эту работу у него ушло полчаса. Потом он уложил оружие на дно ямы, закопал его, притоптал и присыпал мусором.
Еще минут через пять вся троица забралась в синий «форд», причем Илью вели к машине под руки, голова у него свисала на грудь, а ноги волочились по земле. Никакого багажа Спартак у них не приметил — даже у Риммы не было сумочки. Но не может же такого быть, чтобы таких крутых, везучих прохиндеев нагрели на пятьдесят тысяч баксов примитивные торговцы, шаромыги, любители пострелять по живой движущейся мишени! Никак этого не может быть…
Они уселись в машину, Корвет дал газ, и они помчались, как смекнул Спартак, к Смоленской дороге, срезая углы, — до Москвы они должны были покрыть чуть менее четырехсот километров.
Спартак поднялся и только теперь прикинул пути собственного возвращения домой. Вывернув все карманы и обшарив их дважды, он убедился, что денег у него наберется разве что на жетон для поездки в
