Тщательно, в малейших деталях, разглядывал икону – дубликат некогда вывезенного из России и томящегося в настоящее время в католическом Ватикане чудотворного образа Казанской Божией Матери – одной из наиболее почитаемых православными россиянами святынь.
Наконец, сняв очки и излишне тщательно протерев запотевшие стекла носовым платком, профессор ошарашенно посмотрел сначала на хранившего молчание Тихого, затем на то и дело одобрительно мычавшего Бульдога и произнес одно-единственное слово:
– Фантастика! – и, сглотнув подступивший к горлу ком, добавил дрогнувшим голосом: – Господа, поверьте, я повидал на своем веку сотни шедевров и тысячи их подделок, но еще никогда не видел столь поразительного сходства копии с оригиналом! Такое ощущение, что это написано самим автором с находившегося под рукой оригинала! Это невероятно!..
– Я рисовал это по репродукции из альбома, который привез мне Михаил Николаевич, – послышался за спиной троицы ценителей искусства спокойный, не лишенный оттенка скрытой гордости, хрипловатый голос Прохора Варежкина. – Вы с ним знакомы?
– Афанасьев?! – осторожно спросил профессор. – Из Русского музея?
– Да. Кажется, такая его фамилия… Афанасьев. Он не говорил, но я случайно видел его водительские права. Мы парились в бане, и он оставил их на столике в предбаннике…
Охотник поставил на стол бутыль со спиртом, розовым от клюквы, подошел к сосновому стеллажу, взял с полки один из толстых художественных альбомов, раскрыл его на нужной странице и протянул потрясенному профессору.
– Вот, с этой самой картинки… Вроде похоже. Только желтый цвет малость тускловат, краски подходящей тогда не нашлось. Я смешал, добиваясь нужного оттенка, но вышло не больно естественно. Да я, признаться, в тот раз особо и не старался!
Глядя на вытянувшееся, посеревшее лицо мухинца, оторопело переводившего взгляд с альбома на бородатого охотника, затем на висящую на стене икону и – обратно, Тихий мысленно ликовал. Авторитет уже понял, что он не зря приехал в этот медвежий угол. Однако на всякий случай уточнил, словно между прочим:
– И сколько вам потребовалось времени, чтобы набросать эту подделку, Прохор Федорович?! Две недели? Месяц?
– Точно уже не помню, почитай, с тех пор два года прошло, – пожал плечами Варежкин и потрепал кудлатую, с серебряными ниточками седины бороду. – Дней пять, может, шесть. Я тогда прихворнул слегка, так что не особо напрягался.
– Да-а, – покосился на хозяина Бульдог. Не удержавшись, сказал: – А та, что вы хотите заказать для себя, Олег Степанович, размером-то поменьше будет!..
– Дело не в размере, – нахмурившись, покачал головой охотник, то и дело поглядывавший на бутыль и аппетитные, источавшие слюнотворный аромат заморские деликатесы. – Иногда с маленькой доской больше возни, чем с большими картинами…
– А скажите мне, любезный Прохор Федорович… – подал голос профессор, когда Прохор, Тихий, Пал Палыч и он, усевшись за стол, выпили по первой из граненых стаканов хозяина. Боевики, в том числе и Дольф, выполняя данные ранее боссом инструкции, наотрез отказались от спиртного и целиком сосредоточились на еде, изредка все же косясь на реликтовую, сохранившуюся с незапамятных времен и виденную разве что в фильме «Белое солнце пустыни» огромную бутыль из зеленоватого стекла…
Беседа между Мухой, как мысленно окрестил эксперта старик, и отшельником-самородком, при активной поддержке клюквенной настойки, пошла ходко. Говорили об искусстве, о жизни, обо всем… Тихий в отличие от крепкого, привычного к стаканным дозам спирта Прохора, быстро опьяневшего вдрызг профессора и давно не оттягивавшегося с чувством, раскрасневшегося, расслабившегося и активно включившегося в беседу Бульдога, пил совсем мало, по чуть-чуть, и в диалоге почти не участвовал, предпочитая слушать. Жуя идеальными вставными зубами грубоватую и крупноволокнистую медвежатину, авторитет задумчиво разглядывал сидевшего на другой стороне стола пятидесятилетнего деревенского мужика, который прямо рукой брал с тарелки ломоть розовой лососины и даже не подозревал, сколько на самом деле стоят его острый глаз и огрубевшие от физического труда, но от этого не менее золотые руки. В голове криминального патриарха одна за другой прокручивались гениальные комбинации сказочного обогащения. Тихий сразу понял, что этот словоохотливый, крепко выпивающий отшельник, ставящий капканы на зайцев, охотящийся на медведей, способный в одиночку построить маленький дворец из дерева и походя, через стакан настоянного на ягодах спирта, в считаные дни запросто воспроизвести творение гения, на самом деле стоит в сотню, в тысячу раз дороже, чем это можно себе представить, находясь там, в хмуром Питере, за две тысячи километров от таежной реки Пухтюги и затерянной на ее обрывистом берегу давно обезлюдевшей деревеньки с сохранившимся на карте названием – Верхние Сосны.
…Утром Тихий, которого Прохор в отличие от боевиков, вповалку улегшихся на полу в примыкавшей к горнице комнате, и упившихся в хлам профессора и Бульдога, уютно устроившихся в бане, поселил в отдельном закутке, в пристройке, проснулся рано. За стеной, где у хозяина располагалось нечто вроде совмещенного с художественной мастерской гаража и хранилища различного скарба, явно кто-то был. Оттуда время от времени слышался скрип половиц. Утолив жажду и умывшись из стоявшего тут же оцинкованного ведра с колодезной водой, Олег Степанович вышел в узкий коридорчик и потянул на себя соседнюю дверь.
Прохор сидел на табуретке перед стоявшим у окна самодельным мольбертом и сосредоточенно творил, смешно высунув кончик языка и двигая им туда-сюда. По правую руку его возвышалась подставка, на которой лежал раскрытый альбом с изображением Тихвинской иконы Пресвятой Богородицы и были прикноплены питерские фотоснимки образа.
– Доброе утро, – сказал авторитет, остановившись у порога. – Уже за работой?
– Так, пробую, – пожал плечами Варежкин, даже не обернувшись к Тихому. – Мне кажется, я смогу решить вашу проблему…
– Какую именно? – нахмурился Тихий. Вроде бы вчера он не так много выпил, чтобы не помнить, что и когда говорил. Старик оторвался от косяка и подошел к Прохору. – О какой проблеме ты говоришь, братец?
– О доске, – ответил охотник, опуская кисть и разглядывая свою работу. – Профессор говорил, что она дубовая, старинная, ей, как и самой иконе, больше трехсот лет. Так?
– Так, – подтвердил Тихий.
– И что вы хотели бы, чтобы доска, на которой будет написана копия, тоже выглядела очень старой. Так? – Варежкин отвел взгляд от мольберта и испытующе посмотрел на неважнецки выглядевшего после смешной дозы настоечки старика – опухшего, с мешками под красными, в прожилках, глазами.
– Так, – эхом повторил авторитет, мысленно ругая Муху за излишнюю болтливость. В принципе, хлебнувший лишку эксперт, жить которому оставалось немного – лишь до выполнения художником заказа, задачу изложил Прохору верно, но это должен был сделать он сам, Тихий. Сегодня, за завтраком. Ну да ладно… сделанного не воротишь.
– Вот я и вспомнил, – пожевав губами, продолжал художник-самоучка, – что у меня здесь, неподалеку, лежит старый дуб. Триста – не триста, а лет сто пятьдесят ему наверняка есть. Давно лежит, уже год, но ствол еще крепкий, не сгнил, и короед вроде не сильно попортил… Вырезать нужную досочку не составит труда. Только это еще не все. Профессор говорил про закрепляющий состав, но я и без него знаю. У меня есть книжка, где подробно описывается варево, в котором ранешние мастера вымачивали доски, перед тем как писать на них лики святых. Все входящие в него компоненты – травы, почки, смола – у меня тоже есть, давно уже собрал. На всякий случай…
– Хорошо, Прохор, – удовлетворенно кивнул Белов. – Пусть так и будет. Делай все, как положено. Только… профессор тебе наверняка этого не сказал… Мне нужны две одинаковые копии. Одну для меня, вторую – для моего приятеля. Банкира. Сколько тебе потребуется времени, чтобы сделать для меня пару икон?
– Вместе с подготовкой досок, – на секунду задумался Варежкин, – недели две, как минимум. Пока их подготовишь, пока напишешь. Раньше никак не управлюсь.
– Ну, пусть будет две недели, – со вздохом согласился Тихий и посмотрел на отшельника с прищуром: – Почему не спрашиваешь о вознаграждении, а?
