Ни мать Кузнецова, ни другие родители подпольщиков не знали, что третьим товарищем, который отправился на советский берег с Пазоном и Кузнецовым, был Виталий Мирохин.
Два дня просидели они в ржавых котлах за металлургическим заводом, не решаясь вернуться домой. А на третий, дождавшись ночи, ребята выбрались из котла и пошли в сторону Бессергеновки. Не доходя до населенного пункта, они спустились в овраг, вышли к морю и по горло в воде тихо побрели по мелководью вдоль берега.
Впереди, совсем рядом дробно выстукивали пулеметы.
Трассирующие пули светлячками впивались во тьму. Хотелось бежать бегом. Но движения сковывали волны.
Рассвет застал их всего в одном километре от передовых частей Советской Армии. Гитлеровцы обнаружили смельчаков. Пулеметная очередь просвистела над головами. Небольшие фонтанчики вздыбились вокруг.
Мирохин вскрикнул и ушел под воду.
Вступать в неравную перестрелку было бессмысленно. На открытой воде ребята являлись отличной мишенью. Кузнецов и Пазон подняли руки и устало потащились к берегу. Пазон незаметно выбросил пистолет. У Кузнецова оружия не было. На берегу их окружили гитлеровцы, а к вечеру доставили в городскую полицию.
Кузнецов и Пазон так и не узнали, что, подняв руки, отвлекли внимание немцев и этим спасли Мирохина, который всего лишь нырнул и отплыл в сторону. А когда поднялось солнце, он уже обнимал бойцов Советской Армии.
С тех пор как Анатолий Мещерин попал в полицию, Нонна Трофимова не могла успокоиться. Ее очень взволновали и испугали аресты Василия и Константина Афоновых, Вайса и других подпольщиков. Но Анатолий Мещерин стал для нее с некоторых пор не только школьным товарищем, не только другом по общей борьбе — она полюбила его.
Матери больше нравился Коля Кузнецов. Нонна как-то даже поспорила с нею.
— Толя, конечно, красивей, — улыбнувшись, сказала Лидия Владимировна. — А Коля хоть молчалив и, может быть, не так начитан, но я чувствую, что он сделал бы для тебя самое невозможное. Ты никогда не замечала, какие у него преданные глаза?
Да, Нонна, конечно, видела это, но, как говорится, сердцу не прикажешь, Нонна промолчала, и на том их разговор с матерью закончился.
Но когда начались аресты подпольщиков, Лидия Владимировна заметила какую-то непонятную ей грусть в глазах дочери.
— Что с тобой, девочка? — спросила она однажды вечером.
— Ничего, просто устала сегодня.
— Почему не видно твоих друзей?
Нонна пристально посмотрела на мать.
«Сказать или промолчать? Нет, пусть пока ничего не знает».
Только сегодня днем Нонна повстречала на улице мать Николая Кузнецова, и та сообщила ей об аресте сына. Весь вечер Нонна думала о своих друзьях.
Ей очень хотелось поделиться с матерью своим горем и страхами, но она промолчала,
Анатолий Мещерин не выдержал испытания. Когда следователь ударил его железной линейкой по голове, он закричал от боли и стал называть имена товарищей. Первой он выдал Нонну Трофимову.
Это случилось утром 28 мая. А днем Стоянов сам отправился в немецкую воинскую часть, где работала Нонна, и прямо оттуда увел девушку в полицию.
На первом допросе Нонна Трофимова отрицала все. Ночью ее поместили в общую женскую камеру.
На другой день капитан Брандт узнал об аресте Нонны. И он и другие офицеры германской тайной полиции, знакомые с ней, не могли поверить, что такая интеллигентная, мягкая и застенчивая с виду девушка была связана с подпольной организацией.
Брандт потребовал от Стоянова веских доказательств. Он и в мыслях не допускал, что его, старого, опытного гестаповца, водила за нос обыкновенная русская девчонка.
Для большей убедительности Стоянов распорядился выбить показания у Николая Кузнецова, на которого тоже ссылался Мещерин. Николая привязали к столбу и секли жгутами из телефонного провода. Он молчал. Тогда его подвесили за ноги на двух крючьях, вделанных в стену, и стали резать на спине ремни, разбили голову железной линейкой, но, почти теряя сознание, он настойчиво продолжал твердить:
— Нонна Трофимова мой школьный товарищ. Она ничего не знала о нашей деятельности.
Брандт только ухмылялся, выслушивая очередной доклад Стоянова. Он уже беседовал с матерью Нонны, которая приходила в полицию просить за дочь. Она уверяла, что Нонна не интересовалась политикой и не могла принимать участия в борьбе против немцев. Вилли Брандт и сам думал так же. Вспоминая вечера, проведенные у Трофимовых, разговоры с Нонной о музыке и литературе, о прелестях немецкого языка, он в душе посмеивался над подозрениями Стоянова. Но, не веря в виновность девушки, он решил сам побеседовать с ней, прежде чем освободить ее. Ему хотелось продемонстрировать перед Нонной справедливость и объективность германских властей.
Брандт допрашивал Нонну в присутствии Стоянова в просторном кабинете начальника русской вспомогательной полиции. Он ни разу не повысил голос. Она вежливо отвечала на его вопросы, переходя иногда на немецкий язык.
Нонна, казалось, была искренне удивлена своим арестом и клялась, что никогда и ничего не слышала о подполье.
Вилли Брандт уже готов был принести извинения за допущенную ошибку, когда Стоянов попросил у него разрешения пригласить на очную ставку заключенного Мещерина. Не задумываясь, капитан согласно кивнул головой. Он хотел сам услышать показания этого парня.
Вскоре Мещерина ввели в комнату. Он был измучен: весь в синяках, лицо опухло, голова рассечена. Нонна едва удержалась, чтобы не вскочить со стула и броситься к нему навстречу.
— Вы знаете этого человека? — спросил у нее Брандт.
— Да! Мы вместе учились в школе.
— Ты тоже ее знаешь?
Мещерин потупил взор.
— Она состояла в вашей банде?
Мещерин молчал.
— Отвечай! Она была в вашей банде? — Брандт повысил голос.
Молчание.
Волоча ногу, Стоянов подошел к Мещерину и с силой ударил его по плечу толстой палкой, с которой никогда не разлучался.
— Да, да! Она участвовала! Она доставала чистые бланки и документы, добывала важные сведения, — торопливо проговорил Мещерин. — Нонна, прости! Посмотри, что они со мной сделали. — Анатолий рванул на груди рубашку и показал исполосованное рубцами тело. — Отпираться не надо. Они и тебя не пощадят... Скажи им все, Нонна. Они замучают тебя. Они тебя убьют.
На какую-то долю секунды Нонне показалось, что она теряет сознание. Все это было как во сне: непроницаемое лицо Брандта, Стоянов со своей палкой, исполосованное страшными рубцами тело Анатолия,
