временном прекращении огня, все потери как с одной, так и с другой стороны были результатами «работы» минометчиков.

А перед самым праздником России — днем Победы хирург преподнес Грунскому две новости: хорошую и плохую. Первая — его отправляют вертолетом в ереванский госпиталь, а это означало хорошую кормежку и заботливый уход, вторая — у него на ноге появились признаки гангрены. Радость первого сообщения погасила гадское настроение от второго: в Ереване все для долечивания сделают о'кей. К тому же, плечо и спина особых неудобств уже не создавали — раны почти зажили.

И уже перед самым вылетом Олег удостоился еще одной чести: в полевом госпитале появился «сам» комбат Малян.

— Привет! — он присел на койку рядом и протянул «краба» для пожатия, — Что желаешь на прощанье? — и дохнул на Грунского хорошим коньяком.

— Новостей о земляках! — попросил Олег, — Где сейчас Рашид?

— О-о-о, о нем особый разговор! — враз оживился комбат, — Ты знаешь — твоего дружка к награде представляют! Оказывается, этот мусульманин после окончания той неудачной операции перетаскал на своем горбу с поля боя двадцать восемь тяжелораненых бойцов. Представляешь — сам шклявый — соплей перешибешь, а переносил бугаев вроде тебя!

— Конечно, представляю! — отпарировал Олег. — Меня, кстати, тоже он спас. Молодец татарчук, душа у него добрая! А где ж еще один наш корешок, бывший теперь уже, не к ночи будь помянут, скотина ближнезарубежная?

— Ты про Петра Карпенко? — догадался Малян, — С этим посложней! Подвела, понимаешь, его «стоматологическая» деятельность. Отступал он вместе со всеми ребятами, а те ему возьми и укажи на одного, видимо, богатенького азера — покойника: лежит себе бородой в небо, а изо рта — золотое сияние на пяток метров в окружности. Ну, хохол, как обычно в таких случаях, — за пассатижи и к нему. Хлопцы кричат — не трожь, мол, вдруг «сюрприз» какой, не может быть, чтобы на такое добро ни одного шакала не нашлось до тебя. Й точно — под тем «Буратино» противотанковая мина была заложена. Так ахнуло — от Пети даже зубов не нашли! Вот такие последние батальонные новости!

Комбат отвинтил пробку на плоско-изогнутой никелированной фляжке, неизвестно вдруг откуда появившейся в его руках, и сунул ее горлышко под нос Олегу.

— Хочешь помянуть его душу грешную?

— Хоть и паскудная, в конце концов, душонка у него оказалась, однако ж воевали бок о бок! — согласился с ним тот. — Выпить, конечно, за помин души не грех, но я тебе так скажу, комбат: солдатское братство должно быть нерушимо хоть здесь — на войне, хоть на гражданке!

— Бросил тебя в трудную минуту! — догадался Малян.

— Да, бросил, а вот Рашид подобрал. У меня дружок один в Афгане был, повезло ему, как, впрочем, и мне — живыми вернулись, так вот с ним случай приключился… — вспомнил, расчувствовавшись, Грунский. — Если хочешь, расскажу, пока время до вертолета осталось. И, хлебнув прямо из горлышка, передал флягу.

— Ух ты, вот это коньячок!

— Ха! — Малян с удовольствием выбулькал в глотку остатки. — Еще бы, чистый ереванский, пять звездочек! Мне его прямо с завода в канистре привозят, по-братски!

— Много чего у вас тут «по-братски» делается!.. — вспомнил Олег.

— Ты давай про друга! — напомнил Малян, закуривая.

— Ну, слушай! — задымил и Олег, — Только — в стихах рассказ!

…Однажды в Краснодаре, возле рынка, Холодный серым непогожим дней, Стоял калека в стоптанных ботинках, Пустой рукав подвязан был ремнем. С небес то моросило, то снежило, (Погоду ту собачьею зовут), А он в пальто, потертом до прожилок, Стоял с рукой, протянутою в люд. Воскресный день, а значит — нерабочий, Народ по рынку челноком снует, Вокруг кооператоры хлопочут, У них сегодня дел — невпроворот. Мелькают и дубленки, и индейки, От цен в момент худеют кошельки… Старик молчит и молча ждет копейки, Не отводя протянутой руки. Ну наконец-то, меди набросали, В подсиненную холодом ладонь. Скорей туда, где только что достали Кусочки мяса, что лизал огонь! — Мне два кусочка… И кусочек хлеба, — Раздался тихий голос старика. И, обернувшись, два его соседа Уставились на горе-едока. Шашлычник взбеленился: — Ах ты вшивый! Вали отсюда, здесь не подают! Железною рукою взял за шиворот, И вышиб прочь — под холода струю. По тротуару — пуговицы — метки. Упал старик под вывеской-доской. Блестят слезинки — медные монетки, Оброненные немощной рукой. Мелькают равнодушьем маски-лица, И женский визг — свиньей из-под ножа: — Пьянота! И куда глядит милиция? …Заплакал он, от холода дрожа. Заплакал не от боли, не от страха… А там, под незастегнутым пальто, Светились две медали «За Отвагу», Которые не разглядел никто. Никто на стон души не отозвался, А снег все падал. Холодно. И вдруг Старик наш заключенным оказался В кольцо из теплых, дружественных рук. — Вставай, отец! — услышал он над ухом. Поднялся и, стирая слез следы: — Спасибо! — прошептал парнишке глухо, Под гомон расходившейся толпы. У парня — алый орден, будто рана Был влит под курткой синего сукна. — Так ты, сынок… — Да, батя, из Афгана! Гпаза — в глаза. И боли глубина. Постой, отец! Ты погоди немного! — И двери бара хлопнули вослед.
Вы читаете Дикие гуси
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

1

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату