чертовой матери!
Алеша вытер рукой мокрый, перепачканный сажей лоб и повернулся к товарищам.
– Надо бы ему молока раздобыть, – сказал он. – Идальго, вы не могли бы этим заняться?
– Я? Конечно. Безусловно. – Артист поднялся с корточек, огляделся и зашагал к самой чистой и основательной хате.
Вернулся он минут через десять, держа в руках маленькую глиняную крынку и старую перчатку из желтой, сморщенной кожи.
– Это для удобства, – объяснил он Алеше. – Надо проделать в пальце дыру, и малыш сможет сосать, как через соску. Насчет чистоты не беспокойтесь, помыл и обработал самогонкой.
– Самогонкой? – оживился Пирогов. – Где это вы ее взяли?
– Где взял, там больше нет. Алеша, вы когда-нибудь кормили младенца?
Алеша покачал головой:
– Нет.
– Тогда, будьте добры, передайте ребенка мне, а сами отойдите в сторонку, чтобы не отвлекать. И Пирогова с собой прихватите. Я не могу управляться с двумя младенцами одновременно.
– Пойдемте, – сказал Пирогову Алеша. – Попробуем раздобыть какой-нибудь еды. Думаю, в этом деле от нас с вами будет больше проку.
Сестра милосердия оказалась маленькой, молодой женщиной с подвижным лицом и птичьими повадками. В углу ее рта лихо дымилась папироса.
– Позвольте представиться – Павел Пирогов! – пробасил Пирогов, делая что-то вроде поклона. – А это…
– Откуда он у вас? – спросила сестра, прищурившись на Алешу и на посапывающий сверток, который он держал в руках.
– Мать погибла в пожаре, – сказал Алеша, – а родственников нет.
– Совсем никого?
– Никого.
– Представьте себе, – снова встрял в разговор Пирогов, – совершеннейший сирота. К тому же…
– Он у вас обгоревший? – резко спросила сестра милосердия, не обращая внимания на галантный лепет Пирогова.
– Да, – ответил Алеша.
– Надо его осмотреть. Дайте!
Сестра взяла младенца из рук Алеши, положила его на стол и, не вынимая папиросу изо рта, быстро и ловко распеленала.
– Грязненький, но ожогов нет, – сказала она. Провела пальцами по животу младенца, улыбнулась. – Совсем здоровенький.
– Быть того не может, – сказал артист. – Посмотрите внимательней. У него должны быть ожоги по всему животу.
Сестра вновь, на этот раз гораздо тщательней, осмотрела младенца.
– Нет, все в порядке. Вам, мой милый, показалось.
– Разрешите взглянуть?
Артист и Пирогов склонились над младенцем.
– В самом деле целый, – изумленно проговорил Пирогов.
Артист же ничего не сказал, только растерянно почесал пальцем переносицу.
– Ну? – обратился к нему Алеша. – Что вы на это скажете, господин итальянец?
– Вероятно, мы ошиблись с диагнозом. Приняли грязь за ожоги.
– Определенно, – кивнул Пирогов. – Развели панику на пустом месте.
Младенец, словно поняв, что говорят о нем, запищал и задрыгал ножками.
– Чудесный ребенок, не правда ли? – широко улыбнулся Пирогов и как бы невзначай тронул сестру за талию.
– Нужно перепеленать его в чистую пеленку, – сказала сестра. Посмотрела на грязную тряпку, в которую был завернут младенец, и брезгливо добавила: – А эту дрянь выбросить.
– Не надо ничего выбрасывать, – сказал Алеша. – Я ее заберу.
– И на кой ляд она вам сдалась? – поинтересовался Пирогов.
– Нужна.
Ребенка запеленали в чистое, а грязную тряпицу Алеша аккуратно свернул и положил в карман.
– Нам пора, – сказал артист сестре. – Спасибо, что приняли малыша.
– Я не гарантирую, что он выживет, – сухо ответила сестра. И сурово добавила, стряхнув с папиросы пепел: – В нынешних-то условиях.
– Этого никто не может гарантировать, – сказал артист. – Но вы, по крайней мере, постараетесь.
– Вы нас просто спасли! – прогудел Пирогов. – Позвольте узнать, добрая самаритянка, как ваше имя?
– Мое имя не имеет к делу никакого отношения, – отрезала сестра. – И кстати, уберите руку с моего бедра. Это вам не подставка.
Пирогов досадливо крякнул, но убрал руку и постарался замаскировать смущение развязной улыбкой.
– Нам нужно ехать, – повторил артист. – Спасибо за все, сестра.
– Помогай вам Бог! – сказала в ответ сестра милосердия и перекрестила путешественников.
Когда подвода отъезжала от крыльца приюта, она крикнула:
– Эй! Как вас там? Постойте! Как его зовут?
Пирогов поспешно натянул вожжи. Лошадка остановилась, и путешественники переглянулись.
– Про имя-то мы спросить совсем забыли, – тихо сказал Пирогов.
– Его фамилия Берсенев! – крикнул сестре артист. – Зовут Алексей!
Алеша возмущенно дернул его за рукав, но тот отмахнулся.
– Запомнили? Алексей Берсенев!
– А отчество?
– Пишите – Алексеевич! – снова крикнул артист. Затем повернулся к Пирогову и коротко распорядился: – Поехали! Ну же!
И повозка снова загромыхала по ухабам.
Когда отъехали подальше, Алеша сердито спросил у артиста:
– Зачем вы ей соврали?
– Благодаря моему вранью младенец получил имя и фамилию, – спокойно ответил тот. – А то назвали бы человека каким-нибудь Бездомным или Подкидышевым. Или еще какую-нибудь мерзость придумали бы.
Они взобрались на телегу.
– Странно, – с задумчивой полуулыбкой произнес Алеша, удобнее устраиваясь на рогоже. – Получается, что теперь на свете два Алексея Берсеневых.
– Не льстите себе, – откликнулся артист. – В одной только Москве Берсеневых штук сорок наберется. И половина из них Алексеи.
– То не в счет, я ведь про них ничего не знаю, – возразил Алеша.
– Вы и про этого ничего не знаете. А ну как вырастет живодер или палач. Как тогда запоете?
– Не говорите глупости, – нахмурился Алеша. – С чего ему вырастать палачом? Нет. Он будет достойным гражданином своей страны. Может быть, архитектором. А может, поэтом.
– А может, чиновником-казнокрадом, – подлил дегтя артист. – В чинах и в летах, в почтении и в достатке.
– Лично я бы от такой участи не отказался, – заметил Пирогов, берясь за вожжи. – Все лучше, чем стишки кропать да голой задницей сверкать. Пошла, милая! Пошла!
Он стегнул вожжами по крупу лошадки, и она лениво заковыляла по пыльной дороге крохотного городка с кривыми улочками и такими же кривыми домами, во многих из которых уже никто не жил.
Вскоре путешественники выехали на большак и двинулись прочь от города. Через полчаса Пирогов
