проворчал:
– Едем, едем… А ничего по сторонам не меняется. Одни осины да березки. Бесконечная равнина. И чего делим, непонятно. Тут ведь на всех хватит. Придумали тоже воевать, будто других забот нет.
– В гражданской войне, как и в любой войне вообще, есть свое благо, – сказал артист.
Пирогов посмотрел на него как на сумасшедшего, усмехнулся и спросил:
– Это какое же?
– Она наполняет жизнь людей смыслом, – ответил артист. – Одним дает идею, за которую не жалко и умереть, других наполняет бешеным желанием выжить. Всем находится дело. А вот представьте себя, что войны закончатся и наступит полное благолепие. Люди будут жить припеваючи, есть вволю, развлекаться в ресторациях, на маскарадах и на бегах. Испытав пресыщение от одних развлечений, они будут придумывать все новые и новые. Они станут покупать себе новомодные вещи и украшения, потому что не захотят отстать в этом от соседей. Они будут гоняться за удовольствиями и вещами, как сумасшедшая собака гоняется за собственным хвостом, кусая пустоту.
Говоря, артист все больше входил в раж.
– Со временем, – с мрачным удовольствием продолжал он, – им наскучит даже искусство. Ведь искусство рождается из желания противостоять несовершенству и ужасу мира. Из желания создать свой собственный вариант гармонии. Но наступит время, когда жизнь больше не будет ужасать людей. Они станут относиться к окружающему миру как к собственному дивану, на котором удобно лежать, а единственная проблема – чтобы не затекли бока. Впрочем, людям некогда будет отдыхать. Жизнь у них будет насыщенная, быстрая и пестрая. Как колесо, по которому бегает ручная белка. Но внутри этого колеса ничего, кроме пустоты. Даже настоящего удовольствия. Ведь истинную ценность жизни может дать только ее хрупкость и уязвимость.
Артист закончил свой монолог, и Пирогов насмешливо поинтересовался:
– А это вы для кого сейчас говорили? Если для юноши, так он давно спит. А если для меня, так не стоило и трудиться.
– Я говорил это для себя, – сухо сказал артист.
– А-а, ну если для себя, тогда ладно. Хотя, говорят, разговаривать с собой – весьма опасная привычка. Грозит расстройством рассудка.
Артист ничего на это не ответил и в продолжение последующего часа не издал ни звука.
Кони под юнкерами были рослые, горячие, не в пример пегой лошадке, запряженной в телегу, которая при виде красавцев жеребцов совсем оцепенела.
– А ну стоять! – крикнул один из юнкеров, гарцуя перед телегой. – Кто такие?
– Мы? – сонно ответил за всех Алеша.
– А вы тут видите еще кого-то? – иронично осведомился юнкер, поглядывая на путешественников черными мышиными глазками.
– Мы никто. Просто люди. Отстали от поезда.
Юнкер обратился к своему спутнику – пухлому, вальяжному, на вид совершенно неповоротливому:
– Смотри-ка, Коля, кажется, мы с тобой поймали большевистских шпионов.
– Мы не шпионы, – сказал Алеша. – Я бывший гимназист Алексей Берсенев.
– Гимназист? Занятно! – Юнкер указал нагайкой на артиста и насмешливо поинтересовался: – А этот, в дурацкой шляпе, тоже гимназист?
– Он итальянский циркач, – объяснил Алеша.
– Вот как? А поскладнее ничего придумать не могли? Слыхал, Коля, «циркач», да еще и итальянский!
– Почему бы и нет? – флегматично отозвался пухлый юнкер. – Нынче какого только сброда на дорогах не встретишь.
– Позвольте, я… – заговорил было Алеша, но юнкер с мышиными глазками оборвал его грубым окриком:
– Молчать! Какое задание выполняете?
– Никакого, – ответил, начиная сердиться, Алеша. – Просто ходим по деревням и городам в поисках заработка.
Пухлый юнкер убрал в карман какую-то коробочку, шмыгнул носом и сказал:
– Митя, по-моему, они говорят правду.
– Это ты так думаешь, – возразил ему юнкер с мышиными глазками. – Я всегда говорил, Коля, что ты чрезмерно доверчив. Будь добр, подержи этих темных личностей на прицеле, пока я их обыщу.
Юнкер слез с коня и подошел к телеге. Ростом он оказался с Алешу или даже чуть пониже. Вблизи безусое лицо юнкера выглядело совсем юным.
– Поднимите руки, – приказал он артисту.
Тот покорно поднял руки. Юнкер быстро его обыскал и вытащил из кармана пальто револьвер.
– Ага! – торжествующе воскликнул он и показал револьвер своему напарнику. – Видишь, Коля, я был прав.
– Ничего не «ага», – сердито возразил ему Алеша. – Это оружие для самообороны.
Юнкер иронично уставился на Алешу.
– Что вы говорите! Значит, в целях самообороны? Обороны от кого? От офицеров добровольческой армии? Может, еще что-нибудь скажете?
– Скажу! – вспылил Алеша. – Скажу, что вы балбес!
– Что-о? – Юнкер выкатил на Алешу черные, круглые глазки. – Это я балбес? Коля, ты слышал, он обозвал меня балбесом! – Юнкер рванул из кобуры револьвер. – Ах ты… Да я тебя…
За спиной у Алеши раздался тяжелый перестук копыт, вслед за тем зычный голос крикнул:
– Что там такое, юнкер?
На вороном коне гарцевал красивый, лощеный офицер. Юнкер вытянулся перед ним в струнку.
– Да вот, господин подпоручик, красных шпионов поймали, – доложил он.
– Шпионов?
– Так точно. Этот вот, – юнкер показал нагайкой на артиста, – врет, что итальянец.
Пирогов глянул на гарцующего офицера и сделал шаг вперед.
– Господин юнкер, не горячитесь, – приветливо заговорил он. – Я думаю…
– А вы куда лезете? – оборвал его нервный юнкер. – Думаете, у меня и для вас пули не найдется?
– А ну-ка, отставить! – осадил юнкера подпоручик. И поморщился: – Не передовая, а комната для детских игр. Документы имеются?
Алеша хотел ответить, но юнкер его опередил:
– Никак нет. Пустые совершенно.
– Оружие?
– У этого вот был револьвер.
Юнкер протянул подпоручику револьвер артиста. Подпоручик взял револьвер, небрежным движением откинул барабан, вытряхнул патроны на землю и зашвырнул револьвер в кусты.
– Кто такие? – резко спросил он у путешественников.
Алеша выступил вперед и произнес:
– Господин офицер, клянусь честью, мы не шпионы. Я бывший учащийся гимназии Алексей Берсенев. А это мои друзья.
Пирогов сделал неуклюжий поклон и громко пробасил:
– Позвольте представиться – Павел Афанасьевич Пирогов, потомственный дворянин. Горю желанием вступить в освободительную армию и принести пользу родному отечеству.
– Дворянин, значит. – Подпоручик едва удерживал гарцующего на месте скакуна. – Гм… А это кто таков? – кивнул он подбородком на артиста, смиренно стоявшего за спиной у Алеши.
– Это господин Браккато, – сказал Алеша. – Он итальянец.
– Итальянец? – Офицер внимательно посмотрел на артиста и вдруг быстро проговорил: – Lei и davero italiano? Non raconta balle[3]?
Артист снял шляпу и приложил ее к груди.
– Si, sono italiano[4], – вежливо сказал он.
