моей смерти.
— Мне не хотелось бы, чтобы Джейн оказалась в поместье герцога, — откровенно признался Иосия. — У Бекингема плохая репутация.
— С женщинами? — Традескант покачал головой. — Милорд герцог может выбирать любую красавицу при дворе. Ему не нужно покупать удовольствие у своих же слуг. Он не беспокоит их, и его все очень любят.
Джон почувствовал, как боль под ребрами снова стала ощутимой.
— А моя дочь сможет в вашем доме исповедовать свою веру и молиться так, как хочет?
— При условии, что это не будет мешать другим, — ответил Традескант. — Моя жена сама близка к пуританам, ее отец был викарием в Меофеме. И вам известно, что Джей разделяет ваши убеждения.
— Но вы нет?
— Я молюсь по воскресеньям в англиканской церкви, — пояснил Джон. — Где молится сам король. Если это достаточно хорошо для короля, то сойдет и для меня.
Наступила короткая пауза. Молчание нарушил господин Херт.
— Ну, возможно, мы расходимся во взглядах на разумность предпочтений короля.
Его супруга, вязавшая кружево у камина, внимательно посмотрела на него и со стуком сложила все коклюшки на подушку.
— Хватит об этом, — вмешалась она. — Вы человек герцога, и я ничего не имею против. Сейчас мы должны думать о счастье моей дочери. Джей зарабатывает достаточно для содержания жены?
— Он получает полную зарплату, — сказал Джон. — И они будут жить с нами. Я прослежу, чтобы ваша дочь ни в чем не нуждалась. У нее будет приданое?
— Пятьдесят фунтов сразу и треть моей лавки после моей смерти, — сообщил Иосия. — Свадьбу устроим здесь, угощение за мной.
— Значит, я говорю сыну, что он может делать предложение? — уточнил Традескант.
— Насколько я знаю свою дочь, он уже его сделал, — улыбнулся Иосия.
И отцы пожали друг другу руки.
ВЕСНА 1628 ГОДА
Джейн Херт и молодой Джон Традескант поженились в городской церкви Святого Георгия, недалеко от собора Святого Павла. На священнике, совершавшем обряд, не было стихаря, и он не поворачивался спиной к пастве, когда готовился к исполнению таинства причастия, как повелел архиепископ Лауд. Стол для причастия находился там, где указывала ему традиция: в начале прохода между рядами, близко к причащающимся. За ним лицом к пастве стоял викарий — как мажордом в буфетной, накрывающий стол для лорда, но на глазах у всех, а не так, как католический священник, делающий из своего занятия тайну, прячущийся за занавеской, бормочущий над хлебом и вином, ладаном и водой, повернувшийся спиной к людям, для которых и служит.
Это была хорошая баптистская свадьба. Наблюдая за священником, служащим Богу и пастве открыто, на виду у всех, Джон вспомнил церковь в Меофеме и свою собственную свадьбу, проведенную таким же образом. Он подумал, что хорошо бы архиепископ Лауд оставил все без изменений — тогда честные люди, такие как он и Иосия Херт, не окажутся по разные стороны нового раздела.
Иосия Херт, как и обещал, дал прекрасный свадебный обед. Родители с обеих сторон, а также подмастерья и с полдюжины друзей проводили новобрачных в спальню и уложили в постель.
Вечером Традескант и Элизабет в своей спальне, выходящей на улицу, вспоминали первую брачную ночь. Джон сидел у окна, Элизабет — на кровати с балдахином.
— Помнишь, Лиззи? — обратился он к жене. — Какое это было мучение.
Она кивнула.
— Я рада, что у Джея все получилось гораздо спокойнее. И вряд ли кто-то осмелится подшутить над Джейн — она у нас с сильным характером.
— Ты не против, что она вошла в наш дом?
Элизабет покачала головой.
— Она достойная девушка, и я рада, что теперь есть с кем поболтать днем, когда тебя и Джея нет дома. — Элизабет откинула покрывало. — Иди в постель, муж. Сегодня мы отлично поработали.
Но он медлил у окна, глядя на мощеную лондонскую мостовую, пустую — разве что бродячая кошка кралась вдоль стены, и молчаливую — разве что время от времени раздавался крик ночного сторожа.
— Ты была мне хорошей женой, Элизабет. Мне жаль, что я причинил тебе столько горя.
— А ты был мне хорошим мужем.
Она помолчала. Даже в такой день их разделяли другая любовь и клятва в любви до смерти.
— Ты навестишь герцога, прежде чем мы вернемся в Нью-Холл? Может, ему что-нибудь нужно?
— Он охотится в Ричмонде, — ответил Джон. — И я не могу появиться перед ним, пока он не пошлет за мной.
— А когда он пошлет за тобой?
— Не знаю.
Элизабет поднялась с постели, встала рядом с мужем и положила руку ему на плечо. От окна тянуло ледяным сквозняком, которого Джон не чувствовал.
— Вы плохо расстались? — спросила Элизабет. — И поэтому он за тобой не посылает? И почему ты все ждешь и ждешь, почему тебе причиняет боль, даже когда кто-то просто упоминает его имя?
— Он прогнал меня, — с трудом произнес Джон. — Между нами нет никаких иных условий и договоренностей, кроме тех, что есть между господином и его слугой. Это я виноват в том, что нарушил субординацию, и он был абсолютно прав, когда поставил меня на место. Казалось бы, уж кому, как не мне, вести себя правильно. — Джон улыбнулся короткой вымученной улыбкой. — После обучения у Сесила. Казалось бы, из всех англичан я лучше всех должен знать, что можно быть близко к великому человеку и он может многое тебе доверить. Но он всегда будет великим человеком, а ты всегда будешь его слугой.
— Ты забыл об этом? — нежно промолвила Элизабет.
— Мне достаточно быстро об этом напомнили, — спокойно пояснил Джон.
Момент, когда Бекингем осадил его на причале, когда отвернулся от него к своей жене и придворным, оставался все таким же остро болезненным.
— Но он был прав, а я нет. Я думал, что останусь с ним, однако он во мне не нуждался. И сейчас не нуждается. Он занят королем, женой, любовницами. Он не пошлет за мной, пока ему не понадобится честный человек, а при дворе честные люди не нужны.
— Я уверена, герцог скоро пришлет за тобой, — успокоила мужа Элизабет.
Это были единственные слова утешения, которые она могла придумать.
— Скоро ему понадобится верный пес, — кивнул Традескант. — И тогда он вспомнит обо мне.
Традескант ошибался — герцогу верный пес был не нужен. В Нью-Холл пришла весна, но Бекингем не появился. Земля прогрелась; Джон следил за тем, как косили газоны и высаживали рассаду с рассадных грядок. Он распорядился провести весеннюю обрезку роз и прищипку фруктовых деревьев. Также в пустотелой стене фруктового сада он поставил угольные горелки для ускорения созревания фруктов, чтобы его светлость мог угоститься плодами, когда заглянет домой. Но герцог не ехал.
В горшках расцвели тюльпаны, те самые, которые Джон с такой радостью покупал в Европе, когда они с его светлостью, как два искателя приключений, рисковали драгоценностями английской короны. Но Бекингем цветы даже не увидел. Как только драгоценные тюльпаны отцвели, Джон поставил горшки в рассеянной тени своего сада, где поливал их ежедневно, наблюдал за тем, как жухнут и опускаются листья, и надеялся, что глубоко в земле луковицы растут толстенькие и крепкие.
— Когда будем их вытаскивать? — осведомился Джей, глядя на печальное зрелище увядших листьев.
