Индиго Джонс, — украшал и всячески поддерживал королевское величие, но только своими методами. Джонс построил в Нью-Холле лестницу и мраморную ванную комнату. Традескант наблюдал за его трудом. Джонс вовсе не напоминал священнослужителя, совершающего таинства, он был обыкновенным человеком, отличным профессионалом. Своей лестницей он создал иллюзию величия. Но Традескант, знакомый с закулисным миром благодаря Сесилу как главному режиссеру, был захвачен самим зрелищем, костюмами и хитрой мистерией. Он был уверен, что лицезреет богов. Тогда как все, что было в действительности, — это Елизавета, хитрая старуха, ее племянник Яков, распутник, и его сын Карл, глупец.
В Традесканте не было жажды мести. Привычка любить хозяина и короля, которые стоят выше, слишком глубоко въелась в его сознание. Он переживал потерю веры, будто это была и его вина. Утратить веру в короля и господина — словно утратить веру в Бога. Вера пропала, но человек все еще выполняет ритуалы служения, снимает шляпу и придерживает язык, так чтобы не поколебать веру других. Джон мог усомниться в своем господине и в короле, но никто, кроме его семьи, не должен был знать об этом. Он мог усомниться в том, что Господь повелевал ему следовать заповедям, и в том, что в число этих заповедей включено приказание подчиняться королю. Но в церкви ему не хотелось встать и отречься от Бога, когда священник читал краткую молитву во здравие короля и королевы. Джона воспитали как человека с чувством долга и лояльности. Он не мог полностью измениться только потому, что его сердце разбито и вера ушла.
Он был убежден, что по отношению к герцогу, своему любовнику, никогда не будет чувствовать ничего, кроме боли там, где должно быть сердце, и ледяного холода там, где должна быть кровь. Он не винил своего господина, что тот оттолкнул его и повернулся ко двору. Глупо было предполагать обратное. Конечно, Бекингему всегда будет ближе двор, как бы его ни любили слуги. Традескант винил себя только за то, что забыл одно — человек, которого он любил, был великим человеком, самым известным в стране, вторым после короля. Было безрассудством думать, что в дни славы он будет нуждаться в Традесканте так же, как нуждался по пути домой, когда призраки погибших воинов каждую ночь рыдали в такелаже.
И пока Джон отдавал приказы в конюшнях и в главном здании, пока верхом скакал на ферму поместья и реквизировал там двух дойных коров, пока готовили карету, он отдавал себе отчет, что Бекингем забыл о нем как о любовнике, но полностью полагается на него как на самого верного слугу, который сделает все как надо и не упустит ни единой мелочи.
Бекингем считал Традесканта своим преданным слугой, и Бекингем был прав. И когда Джон отдал приказание упаковать лучшие костюмы герцога, когда положил бриллианты в мешочек, который затем повесил себе на шею, он знал, что играет роль верного слуги и что эту роль будет играть до самой смерти. Он повезет походную карету и одежду, шляпы и новые бриллианты, коров и кур по долгой дороге в Портсмут, там он проследит, чтобы насильно согнанные солдаты погрузили все на «Триумф», и поплывет со всем этим навстречу гибели.
Джон наблюдал, как роскошную походную карету выкатывают из конюшни, как полируют позолоченные украшения на углах крыши. «Мы отправимся на смерть, как стадо скота, — спокойно сказал он себе. — Как дойные коровы, которые мычат, когда их ведут на корабль. Я связан клятвой, и я буду с герцогом до самой смерти. Теперь я понимаю, что именно он имел в виду. Он никогда не отпустит меня, так же как и остальных, пока мы все не погибнем».
Традескант повернулся; пока он шел по неровной брусчатке, колено у него болело. Он обогнул конюшню и направился в сад развлечений, на поиски Джея, своего сына, который теперь унаследует все его имущество и станет главой маленького семейства. Традескант собирался на войну и знал, что на сей раз домой не вернется.
В саду развлечений били фонтаны и прочие водные увеселения, спроектированные Корнелиусом ван Дреббелем.[36] Джей распорядился осушить и вычистить огромную круглую мраморную чашу в нижней части каскада и теперь брызгал водой на ее стенки, проверяя, была ли она идеально чистой, прежде чем снова пустили воду. В разгар жаркого дня это занятие казалось приятным, к тому же Джей был еще достаточно молод, чтобы с удовольствием плескаться в воде и называть это работой. В стороне от фонтана в тени стояла большая бочка, где кишели карпы, ожидающие, пока их снова погрузят в воду. Когда Джей услышал шаги по белому гравию и увидел лицо отца, он выбрался из мраморной чаши и подошел к нему, отряхивая густые черные волосы, как спаниель, выбравшийся из речки.
— Плохие новости, отец?
Джон кивнул.
— Я должен отправляться на Ре.
Джей протянул руку за письмом, и Традескант помедлил всего мгновение, прежде чем отдать письмо сыну. Тот быстро прочитал его и сунул назад отцу.
— Карета! — презрительно бросил Джей. — Лучшие бриллианты! Он так ничему и не научился.
— Такой уж он есть, — вздохнул Джон. — Он обожает роскошь, и ему плевать на трудности.
— Может, мы соврем, что ты заболел? — предложил Джей.
Традескант покачал головой.
— Тогда я поеду вместо тебя. Я серьезно.
— Твое место здесь, — возразил Джон. — У тебя скоро будет ребенок, возможно, наш наследник, который когда-нибудь будет растить наши каштаны.
Они оба заулыбались, затем Традескант снова посерьезнел.
— Ты неплохо обеспечен. У нас есть земля и пошлина с амбара в Уайтхолле. Есть и собственная кунсткамера. Пока она ничего особенного из себя не представляет, но в случае крайней необходимости за нее можно выручить несколько фунтов. Ну а с подготовкой, которую ты получил под моим руководством в садах лорда Вуттона и здесь, ты можешь работать в любом месте в Европе.
— Я не останусь у Бекингема, — заявил Джей. — И здесь не останусь. Я поеду в Виргинию, где нет ни короля, ни герцога.
— Конечно, — согласился Традескант. — Но ведь герцог может не вернуться с Ре.
— В прошлый раз он вернулся без единой царапины и его триумфально встретили! — с досадой напомнил Джей.
— Не делай из него врага.
— Он годами отнимал у меня отца! — возмутился Джей. — А теперь хочет забрать тебя навсегда. Что я, по-твоему, должен чувствовать?
— Чувствуй что хочешь, — отозвался Традескант, — но не делай из него врага. Если ты пойдешь против него, значит, ты против короля, а это уже измена и смертельная опасность.
— Герцог слишком высоко взлетел, чтобы я всерьез выступал против него. Я это понимаю. И вообще, он слишком великий. Да все в Англии ненавидят его, ну и боятся тоже. И вот теперь мы должны снова отправляться на войну под его руководством, а ведь командовать он не умеет, организовать поставку продовольствия не может, даже не представляет, как вести в атаку. Вообще не знает, как делается война. Да и откуда ему знать? Он сын деревенского сквайра и свое место получил благодаря тому, что умел танцевать, болтать и вдобавок имел наклонности содомита.
Джон поморщился.
— Хватит, Джей. Хватит.
— Жалею только, что мы вообще оказались здесь, — гневно продолжал его сын.
У Традесканта перед глазами пронеслись все последние годы с того момента, когда в темной аллее Нью-Холла он впервые увидел Бекингема, юного, как молодой саженец.
— Мы хотели работать в самом лучшем саду. Мы должны были оказаться здесь.
Двое мужчин помолчали.
— Ты скажешь маме? — наконец спросил Джей.
— Прямо сейчас, — ответил Джон. — Она огорчится. Когда меня не будет, пусть она живет с вами. И проследи, чтобы она ни в чем не нуждалась.
— Само собой, — кивнул Джей.
Элизабет молча упаковывала одежду мужа. В большой кожаный мешок она положила и его зимние
