сапоги, и теплые куртки, и одеяла.
— Возможно, они мне не понадобятся, — произнес Джон, стараясь казаться бодрым. — Ведь мы вернемся еще до осени.
— Герцог никогда не уезжает вовремя, — возразила Элизабет. — Никогда. Ничего не будет готово вовремя, и вы отплывете, когда начнутся зимние шторма, и поставите осаду только зимой. Тебе очень даже понадобится теплая куртка, а отец Джейн прислал мне рулон непромокаемой ткани. Я заверну твою одежду, и она останется сухой.
— Ты все собрала? Его вещи уже в повозке, и карета ждет.
— Да, все.
Элизабет туго завязала тесемки мешка. Джон протянул к ней руки, и она посмотрела на него, ее лицо было очень печальным.
— Да хранит тебя Бог, мой Джон, — промолвила Элизабет.
Он обнял ее, чувствуя знакомое тепло ленты на ее чепце и гладкие волосы у своей щеки.
— Прости за все горе, что я причинил тебе. — Его голос сорвался. — Как перед Богом: я очень люблю тебя, Элизабет.
Она не упрекнула мужа за богохульство, а только покрепче обхватила руками.
— Присмотри за моим внуком, — добавил Джон и попытался пошутить: — И за моими каштанами!
— Не уезжай! — вдруг воскликнула Элизабет. — Пожалуйста, Джон, не уезжай. Ты можешь добраться до Лондона, а через сутки сесть на корабль в Виргинию, и тебя не будет еще до того, как герцог поймет, что ты исчез. Пожалуйста!
Традескант завел руки за спину и расцепил пальцы супруги.
— Ты знаешь, что я не могу сбежать.
Он подхватил мешок и спустился по ступеням, походка у него была неровная, артритное колено заставляло хромать. Секунду Элизабет оставалась на месте, а потом поспешила за супругом.
Роскошная карета Бекингема находилась у их маленького коттеджа, но Джон не мог ехать в ней без специального позволения, а Бекингем забыл разрешить Джону путешествовать с комфортом. Традескант забросил мешок на повозку и окинул опытным взглядом вооруженных людей. Охране предстояло ехать перед ним и позади него и защищать сокровища герцога от ожесточенных нищих, разбойников или бунтующей толпы, которая могла собраться при виде герба Бекингема в любом городе на пути до Лондона.
Джон забрался на сиденье рядом с возницей и повернулся помахать рукой Элизабет, Джею и Джейн, которые стояли рядышком у двери их дома. Джон подал сигнал карете и повозкам трогаться. Он хотел крикнуть: «До свидания! Да хранит вас Господь!», но почувствовал, что слова застряли в горле. Он хотел улыбнуться и помахать шляпой, чтобы они запомнили его с уверенной улыбкой, запомнили как человека, который уезжает по собственному желанию. Но белое лицо Элизабет пронзило его как ножом, и он только снял шляпу из уважения к ней. Повозка тронулась и увезла его от супруги.
Обернувшись, он смотрел, как семья становится все меньше и меньше, скрывается за пылью, поднятой обозом, пока повозка не повернула за угол и не въехала на главную аллею. Больше он не видел их. За шумом колес он даже не слышал жужжания пчел, а пьянящего аромата цветущих лип он никогда и не чувствовал.
Бекингема в Портсмуте не было. Флот был готов, матросы ждали на борту. Каждый день без герцога вызывал все больший и больший ропот. Офицерам приходилось прибегать к порке все чаще, и они, дабы удержать людей в повиновении, становились все более жестокими. С каждым днем армия таяла. Офицеры прочесывали городки и дороги к северу от Лондона, хватая и арестовывая молоденьких пахарей и пастухов, мальчишек-подмастерьев, бежавших, спасая свои жизни, подальше от кораблей, покачивавшихся у стенки бухты в ожидании командира, который все не появлялся.
Джон проследил за погрузкой на борт кареты герцога, однако мешочек с бриллиантами оставил при себе на тесемке вокруг шеи. Коров и кур он держал на общинном выгоне в Саутси, а сам снимал комнату неподалеку. Хозяин был угрюм и недоброжелателен; у него месяцами жили расквартированные солдаты, но его счета не оплачивались. Джон сразу заплатил из своих денег, хотя и знал, что Бекингем даже не подумает возместить расходы, и тогда хозяин стал обслуживать его чуточку лучше.
Девятнадцатого июля верхом прибыл король — проинспектировать готовность флота. Ветер дул от берега, корабли рвались с натянутых якорных канатов, будто хотели уйти, невзирая на унылые физиономии матросов на борту. Король осмотрел корабли, но на этот раз роскошного обеда на борту «Триумфа» не было. Все, даже сам король, ждали лорда-адмирала.
Однако он не появлялся.
Вспомнив предсказание жены, что они не отплывут до самой осени, Джон сходил за город и купил воз сена для коровы.
Король отбыл из Саутвика и отправился охотиться в Нью-Форест. Он не возражал против того, что флот задерживается, пока Бекингем в Лондоне занимается своими делами. Кому-нибудь другому грозило бы обвинение в измене и заключение в Тауэре как наказание за то, что он заставил короля ожидать целый час. Но казалось, Бекингем не мог сделать ничего такого, что оскорбило бы короля. Его величество расхохотался и сказал, что герцог просто медлительный увалень. Карл провел ночь в Бьюли, после чего охотился на оленей. Охота была удачной, и погода стояла хорошая. А солдат на борту судов держали взаперти в тесных душных помещениях, и многих вынесли оттуда с морской болезнью или чем-то похуже. Экипажи и солдаты съели провизию, заготовленную для перехода, и корабельным стюардам пришлось отправиться в Хэмпшир и Суссекс закупать еще еду, чтобы снова обеспечить корабли запасом продовольствия. Цены на местных рынках взлетели, и маленькие деревни не могли позволить себе хлеб по тем ценам, которые платил флот. Бекингема проклинали у сотен пустых очагов в округе. А он не ехал.
Джон написал жене, что все может рассосаться само собой. Флот не отплывет без лорда-адмирала, который в июле так и не появился. Возможно, размышлял Джон, герцог блефует, а на самом деле и не собирается плыть. Возможно, он умнее и хитрее, чем кажется, такой же коварный, как Сесил. Возможно, все эти приготовления, весь этот ужас и горе лишь придают весомости самому грандиозному трюку за всю историю — испугать французов настолько, чтобы они сами покинули Ла-Рошель, без единого выстрела, без выхода английского флота из гавани. Джон вспомнил озорную, плутовскую улыбку Бекингема, его смекалку и остроумие и подумал, что если кто-нибудь и способен выиграть войну, не посылая на нее флот, то это Бекингем.
Традескант заплатил своему домохозяину за август и начал склоняться к мысли, что, может быть, все и обойдется. Стояла жара. По утрам он просыпался с такой жаждой жизни, что готов был пить ее бесконечно. Он шел в гавань и смотрел на море. Он ощущал легкое прикосновение льна к согретой солнцем коже, теплый воздух, обдувавший лицо. И казался себе юношей, теряющим голову от собственной красоты и здоровья. Он гулял по гальке на морском берегу, распугивая стаи бекасов с серыми и черными спинками, которые врассыпную разбегались перед ним. И он чувствовал, что жизнь пульсирует во всем теле, от сапог до кончиков пальцев. В погожие дни он видел остров Уайт в его зеленой прелести и мечтал сесть на небольшой паром и отправиться туда, на остров, и поохотиться за новыми растениями, прячущимися в таинственных расщелинах меловых склонов.
Он бродил и к северу от города, в величественных лесах. Джон склонялся под ветвями деревьев и вспоминал, как искал деревья для сэра Роберта Сесила, как вез добычу на тяжело нагруженных телегах. Иногда он встречал оленя, иногда косулю. И всегда глядел под ноги, надеясь найти новый папоротник или цветок.
К востоку от города он не ходил. Там были гнилые, плохо осушенные болота и изредка раздавался крик ржанки. Тропинки там были предательские и обманчивые. Под горячим летним солнцем болота воняли и разлагались. Когда над ними дрожало жаркое марево, было трудно рассмотреть, где начиналась вода, и земля миражом растворялась вдали. На более сухих участках кивали головками маки. Эта картина слишком живо напоминала Джону о цели их путешествия. Теперь он ненавидел отблески солнечного света на грязи и воде — эти символы смерти. Он один раз прогулялся по болотам Фарлингтона и впредь избегал их.
Бекингем не появлялся до конца августа, когда уже капитаны и офицеры начали поговаривать, что лучше бы их распустили на зиму, чем тратить деньги на поход, который, как уже совершенно очевидно, не
